любить кого-то или привести ребенка в этот мир. Не потому, что считаю себя похожим на своего отца, а потому, что мое слово для братьев значит все. В тот день мы разорвали цикл. Мы пообещали защищать друг друга, убедившись, что у нас не будет ничего стоящего потери, что заставило бы нас начать пить.
Человек настолько силен, насколько сильно его слово, а мое слово железное.
Сидя здесь с ней, я знаю, что все мои обещания ничего не значат. Я бы нарушил каждое ради нее, и это меня чертовски пугает.
Я не могу убедить ее, что она не сделала ничего плохого. Ее сердце и голова наполнены истинами, которых она собирается придерживаться. Я знаю это очень хорошо.
Но меня одолевает потребность утешить ее.
Она дрожит, и мне хочется взять ее на руки, защитить от холода и от всего, что ее преследует. Я не хочу переступать черту, но потребность оберегать ее настолько сильна, что я не могу остановиться.
— Могу ли я тебя обнять? — спросил я, готовый к любому ответу.
Ее глаза медленно поднялись, напоминая мне раненое животное. Я ненавижу, что кто-то сделал это с ней. Я хочу разрезать этого человека на части, из-за того, что он заставил ее чего-то бояться.
Эту женщину нужно любить, защищать и лелеять.
— Правда?
Я сделаю для нее все, что угодно.
Я поднял руку, приглашая ее подойти ко мне.
Она начала двигаться очень медленно, издавая тихие звуки, когда ей становится больно, но я остаюсь абсолютно неподвижным. Элли прижалась к моему боку, положила голову на мое плечо, а затем я укутал нас обоих в одеяла.
Никто из нас ничего не сказал, и я не думаю, что слова нужны.
Прямо сейчас я не смог бы говорить, даже если бы мне пришлось.
Она со мной. В моих руках, и позволяет мне утешать ее. Сумма доверия, которую она мне оказывает, неоценима. Последние шесть часов были для нее адом, и она снова демонстрирует свою храбрость.
Мы стоим вместе, пока солнце продолжает восходить, освещая небо теплом. Ее слезы намокают мою рубашку, но я не обращаю на это внимания. Если ей нужно промочить сотню рубашек, я позволю ей это. Если она хочет, чтобы я держал ее целыми днями, я останусь на месте. Возможно, она сбежала от меня той ночью, и наша жизнь может быть сложной, но одно можно сказать наверняка: Элли больше никогда не будет чувствовать себя маленькой или разбитой. Я сделаю все, чтобы с этого дня она чувствовала себя защищенной.
— Тебе действительно не нужно меня везти, — говорит она в десятый раз, когда мы направляемся на предварительное слушание по ее мужу. — Ты уже так много сделал для нас. Я могла бы пойти пешком.
Конечно, как будто я собирался позволить ей пройти двенадцать миль до здания суда. Ее нужно было подвезти, поскольку она не может управлять автомобилем из-за лекарств, которые принимает, а я не могу отпустить ее из поля зрения больше чем на час.
Поэтому то, что я отвожу ее, значит так же много не только для нее, как и для меня.
— Тебе не нужно это повторять. Если бы я не хотел быть здесь с тобой, я бы не был. Знаю, что ты этого не понимаешь, Элли, но мне нужно быть рядом с тобой сейчас.
— Правда?
— Да. Я не могу позволить тебе пойти в тот суд одной. Если ты хочешь, чтобы я пошел с тобой, я это сделаю. Если ты хочешь, чтобы я не вмешивался в это, я это сделаю. Я сделаю все, что тебе нужно. Хорошо?
— Ладно.
Прошлой ночью они с Хэдли остались у меня дома, главным образом потому, что я смог убедить ее, что ей нужен кто-то, кто помог бы ей передвигаться, поскольку она едва может ходить прямо. Врач констатировал, что у нее сломаны три ребра и значительные ушибы. Отпечаток его руки есть на ее запястье, а на щеке пестрит фиолетовый след от того, что он дал ей пощечину, но она не нуждалась в швах. Я не собираюсь оставлять ее.
Не потому, что хочу контролировать ее, а потому, что хочу защитить ее, и именно здесь я стараюсь держать себя под контролем. У Элли не было выбора и возможности не уйти, и это заставило ее чувствовать себя беспомощной. Я не могу вмешаться и защитить её, пытаясь сказать ей, как вести себя с ситуацией.
Я не хочу, чтобы Элли потеряла себя из-за другого мужчины.
Поэтому подавляю каждый ответ, который обычно дал бы, который не оставил бы места для переговоров, и не пытаюсь заставить ее принять то решение, которое хочу я. Если она не захочет пойти со мной, чего еще не произошло, мне придется отступить.
Шериф Мендоза объяснил, что сегодня будет решено, будут ли оставлять Кевина в тюрьме до суда или он внесет за себя залог и будет освобожден.
Если его освободят, я не знаю, как отреагирую, и не знаю, есть ли у Элли план, если это произойдет.
Я припарковал машину, и Элли потянулась к ручке, но не сдвинулась, чтобы открыть дверь.
— Я не могу этого сделать.
— Да, ты можешь.
— Нет, — сказала она, прерывая дыхание. — Я не могу. Я не хочу его видеть.
Я вышел из машины, обошел ее к стороне пассажира, открыл дверь перед тем, как присесть, чтобы наши глаза были на одном уровне.
— Он не может сделать тебе больно. Ему придется пройти через меня, чтобы даже приблизиться.
Ее рука поднялась, и на короткий момент она коснулась моей щеки.
— Ты мне ничего не должен, Коннор.
Я не уверен, что она имела в виду под этим.
— Я здесь не потому, что чувствую себя в долгу перед тобой.
Почему ты так думаешь?
— Не знаю, но я тоже не понимаю, почему ты это делаешь.
— Потому что мне не все равно.
— Нет?
Как она не видит?
— Я забочусь о тебе и Хэдли. Ты не представляешь, сколько ночей ты мне снилась, Элли. Я не знал твоего имени, ничего не знал, кроме твоего лица и того, как ты спасла меня той ночью. Твоя улыбка, твои глаза, то, как ты доверилась мне и дала надежду, когда ее у меня не было, вот что держало меня живым. Ночь за ночью я повторял это в своей голове, мечтая о своем ангеле, который сошел с небес, и вызывал у меня желание продолжать бороться. Так что, возможно, я тебе ничего
