меня, отшатнувшись к двери. Выпускать на улицу его нельзя, пускать в зал ожидания тоже. Ему вообще нельзя давать возможность стрелять и нельзя стрелять самому. Рванув автомат на себя, мой противник потерял равновесие, потому что я ждал этого рывка. Я сумел в последний момент удержать его руки, а затем нанести удар носком сапога ему в голень. Парень охнул и ослабил хватку, чуть скособочившись. Сильным рывком я выкрутил его руку и вырвал автомат. Сразу же я ударил его что есть силы прикладом в грудь, старясь угодить в область солнечного сплетения. И мгновенно стволом автомата по его рукам, которыми он или пытался защититься, или вырвать оружие из моих рук. Следующий удар я нанес прикладом в лоб противнику, и диверсант опрокинулся на спину.
Бросив ППШ, я навалился на него всем телом, заламывая ему правую руку и переворачивая его лицом вниз на заплеванный семечками пол. Проводя прием, я все же умудрился бросить взгляд наружу через дверной проем. Картина мне не особенно понравилась. Сосновский и Коган стояли и смотрели на диверсанта, лежавшего у их ног без движения. Буторин стоял на краю платформы и спокойно смотрел куда-то вниз на рельсы. Автомат он держал в опущенной руке, значит, стрелять необходимости уже не было. Плохо! Значит, только один.
Когда мы с Морозом связали пленника, я вышел на платформу и подошел к Сосновскому. Тот виновато посмотрел на меня и развел руками. Засовывая пистолет в кобуру, он уныло стал рассказывать, как упал и выстрелил по ногам ближайшего диверсанта. Как попал ему в бедро. Но в это время на линии огня оказался еще один, и вторая пуля досталась ему точно в затылок. Раненый вскочил и бросился с перрона вниз, на рельсы. Буторин хотел прыгнуть за ним, но чуть не нарвался на автоматную очередь. Ему пришлось стрелять в ответ. Стрелял в плечо, но пуля угодила диверсанту в сердце.
– Как вы тут оказались? – спросил я, глядя на убитого диверсанта.
– Пограничники у моста подсказали. А на подъезде к станции полуторку догнали со старшиной и бойцами Мороза.
Глава 4
Топот ног сквозь шум движения пассажиров, старавшихся уйти подальше от того места, где поднялась стрельба, заставил нас оглянуться.
– Ух ты! – Буторин вышел вперед и, подняв руку, пошел навстречу какому-то капитану и нескольким бойцам, бежавшим к месту происшествия, держа карабины в руках. – Вот это встреча!
– Вы? – удивился капитан, и я разглядел на его петлицах артиллерийские эмблемы. Он уставился на Буторина, на Когана. – Что здесь произошло, товарищ майор?
– Нормально все, Матвей Степанович, – улыбнулся Буторин. – Работаем. Товарищи, это капитан Дятлов, с которым мы вместе недавно немцев задерживали. Отличный артиллерист, командир батареи. Он без потерь остановил танковую колонну и подбил больше двух десятков танков и бронемашин фашистов.
Я подошел к артиллеристу. Его бойцы стояли и рассматривали задержанных и трупы. Протянув руку, я представился, сообразив, что этот комбат как раз из того самого полка, который нам уже однажды помог.
– Командир специальной оперативной группы НКВД майор Шелестов, – я протянул ладонь и пожал сильную руку артиллериста. – Ваш полк здесь? Здесь майор Кожевников?
– Нет, мы получаем боеприпасы, – ответил комбат. – У нас приказ прикрывать направление на станцию. Будем стоять насмерть!
– Возьмите нас с собой. Нам нужно допросить немецкого диверсанта, а здесь, сами понимаете, нет ни комендатуры, ни гарнизона. Да и связи толковой, я думаю, тоже не будет.
– Давай, комбат! – улыбнулся подошедший Буторин. – Мы в транспорте не стесним, у нас он свой. За вами поедем.
– Хорошо, мы выезжаем через десять минут, – убирая пистолет в кобуру, согласился артиллерист. – Ждите вас на машине вон там, у деревянного пакгауза.
Капитан Мороз вынужден был уехать: поступил приказ от его командира. Пленного диверсанта мы усадили на заднее сиденье «мерседеса» и попытались привести в чувство. После моего удара прикладом по голове я опасался, что он вообще может не прийти в себя. Но через пять минут Коган заявил, что пленник просто морочит нам голову, что он пришел в себя, но продолжает делать вид, что находится без памяти.
– Хотите докажу, что он все слышит, понимает и сейчас сразу придет в себя? – Коган хищно улыбнулся и достал из кармана зажигалку.
Он взял руку пленного, сжал ее рукой, выставив его указательный палец и зажег зажигалку. Буторин нахмурился и протянул руку, чтобы остановить пытку, но тут пленный сам отдернул руку и открыл глаза, со страхом глядя на собравшихся вокруг него советских офицеров.
– Ты спятил, Борис? – зло шепнул Когану Буторин, но тот только удивленно посмотрел на напарника.
– А ты в самом деле поверил, что я смогу это сделать? Вижу, поверил, Витя! Я бы этого не сделал, не опустился бы до тех, кто с нами так поступает… Но это хорошо, что поверил. Потому что этот тип тоже поверил. И вот результат!
Пришлось выразительно посмотреть на обоих, чтобы они перестали шептаться и укоризненно переглядываться. Вообще-то группа у нас подобралась хорошая. Платов умел подбирать людей, да и Берия в нас поверил. И, кажется, мы уже немного сработались, стали привыкать друг к другу, понимать друг друга. Нас сближала ненависть к врагу, нас сближала возможность сражаться, быть полезными Родине. Но нас еще сближало и общее испытание. Арест, камера, допросы, абсолютно дикое обвинение в измене Родине. Я взял пленника за подбородок и повернул его голову к себе.
– А теперь, когда ты закончил прикидываться дурачком, начинай отвечать на мои вопросы!
– Да вы что… – начал мямлить диверсант, бегая глазами по нашим лицам.
– Учти, гаденыш, что времени у нас нет и церемониться мы с тобой не будем! – продолжил я со злостью. – Враг прет на нас, горят города, гибнут женщины и дети, дома наши горят! И нам такого, как ты, проще пристрелить и бросить на обочине на съедение воронам и лисам твой труп, чем терять время, писать бумажки, протоколы допросов. Помогаешь нам – и ты жив. Суд будет, колония будет, но ты останешься живой. Не хочешь – значит ты умрешь, как и двое твоих товарищей. А мы поехали дальше.
– Я… Буду отвечать, буду помогать, – с готовностью закивал пленный.
Но тут подъехали три машины артиллеристов, и Сосновский снова сел за руль. Мы с Коганом сидели на заднем сиденье «мерседеса» по обе стороны от пленного. Тот юлил и выкручивался, отвечая на наши вопросы, пытаясь выторговать себе жизнь, оправдаться, показаться невинной овечкой.
– Богдан я, Дмитренко моя фамилия, – то и дело облизывая пересохшие губы, говорил пленник. –
