ползу в душ. Нет, сначала напиться воды. Прямо из крана в кухне. Струя в ладони. Супер. Холодная, вкусная. Аква вита.
В поле зрения попадает вчерашняя полбутылка белого вина. Может, пару глотков? Говорят, с похмела самое верное средство. Представила, как пью прямо из горла – бе-е, гадость, чуть не стошнило.
В душ! Сама под холодную струю, а бо́шку – под горячую, кипяточку на затылок – сосуды скукоженные расправить. Вроде жива.
Теперь кофе. Жаль, растворимый. Побольше сыпь в кружку, не жалей, и сахара три пакетика. Горько-сладкая, обжигающая рот бурда – последний аккорд в симфонии «Утро после вчера».
Свитер натянуть «сислеевский» (холодно еще) – и на террасу, сжимая кружку двумя руками, как штурвал самолета, который вынесет меня из турбулентного потока похмелья на чистый простор.
В доступном моему взору пейзаже что-то изменилось. У дальней стенки бассейна на самой «глубине» под вышкой кто-то был. Я прищурилась на солнце. Там кто-то сидел. Вроде бы человек. Чего это он там? Я маленькими глоточками хлебала свой кофе и смотрела на человека. Волосы длинные, свисают светлыми прядями, лица не видно, но, наверное, женщина. Сидит, не шевелится.
Я, не выпуская свою спасательную кружку из рук, вышла из квартиры и спустилась по тропинке сквозь заросли к чаше бассейна. Она была все еще там, сидела, опершись спиной на стену, одна нога вытянута, вторая согнута, на колено опирается локоть, голова опущена, светлые длинные волосы падают на грудь. И голубой купальник.
Аккуратно – кофе бы не разлить – по стеночке спускаюсь на «глубину». Подхожу. Трогаю женщину за плечо. Оно холодное, бретелька купальника влажная. От моего прикосновения она заваливается на бок, волосы откидываются, открывая лицо.
Иссиня-белое. С бесцветными тонкими губами. С голубыми яркими глазами. Мертвыми.
Где-то в глубине мозга, у самого затылка, я знала, что она мертва. Знала, еще глядя с террасы. Поэтому сейчас уже не испугалась, не вздрогнула.
Я вытащила телефон из заднего кармана левой рукой, большим пальцем ткнула в кнопку вроде бы экстренного вызова, приложила его к уху. В правой я по-прежнему держала свою кружку.
– Алло.
Мне ответил мужской голос.
– Я тут девушку нашла. Мертвую. В бассейне.
– Она что, утонула?
– Ну, это вряд ли. Это пустой бассейн, заброшенный. На горе. С вышкой.
– Алиса, с тобой все в порядке?
Надо же, местная полиция по имени ко мне обращается. Я уставилась на экран. На нем был неизвестный номер, не экстренный. Куда это я позвонила? Кому?
– Кто это?
– Это Гонзу. Алиса, ты не шутишь?
Господи, это тот мужик вчерашний. А почему это я ему звоню? Я еще раз посмотрела на экран телефона. А! Он же вчера мне свой номер оставил. Последний входящий. Это я в него пальцем попала, а не в экстренный. Когда уж пользоваться техникой научусь, деревенщина сиволапая!
– Какие тут шутки, – говорю. – У меня под балконом заброшенный бассейн, в нем девушка мертвая. Я думала, в полицию звоню, промахнулась просто. Извини. Сейчас буду им звонить. Пока.
А он мне:
– Не надо в полицию. Я сейчас приеду и полицейских привезу. Ты можешь там подождать?
– С ней подождать?.. Могу…
Я стояла с кружкой остывающего, омерзительно-сладкого кофе в руке. У меня под ногами в тени, падающей от высокой стенки бассейна, лежало мертвое тело. Прекрасное начало нового дня.
Вот у Энди в одном из рассказов этот его Люсьен-Маугли приезжает на островок, затерянный в шведских фиордах. Зачем, я не помню. На острове живет семейка какого-то спятившего антиквара. А, вспомнила, тот хотел найти покупателя на кинжал-мизерикорд XII века, и кроме как у Люсьена, спросить совета не у кого было. И вот туманным стылым утром утлый челн высаживает Люсьена на этом богом забытом островке. Тот идет по доскам причала, они жалобно стонут у него под ногами. Он ступает на тропку меж мокрых кустов, делает буквально пару шагов по волглой траве и натыкается на обнаженное девичье тело, заколотое тем самым мизерикордом. Там потом еще много чего было наворочено, одной девицей дело не обошлось. Но все действие разворачивалось или под пеленой моросящего, вгоняющего в тоску дождя, или в мокрой вате тумана. Это очень логично с точки зрения жанра.
А у меня безоблачное небо, синь-синева, даже воздух кажется голубоватым. И купальник покойницы тоже голубой, слегка серебрящийся, с рисунком рыбьей чешуи.
Мне вдруг стало жаль ее, эту прекрасную покойницу. Она сидела так изящно, будто кто-то усадил ее в студии для фотосессии, а я завалила ее, как куль. Я поставила изрядно надоевшую мне кружку на дно бассейна и двумя руками усадила мертвую девушку как прежде, с одной рукой на колене. Только волосы ее я заправила назад за плечи, открыв ей лицо. Волосы тоже, как и купальник, были влажными. От росы? Или она купалась ночью? Где? Не здесь же. И кто принес ее сюда? Или она сама пришла сюда и уже тут умерла?
Неожиданно для себя я вытащила опять свой телефон и сфотографировала ее. И тут же мне стало стыдно перед ней – я вторглась в чужую смерть. Я даже хотела удалить фотку сразу, но не удалила. Мы теперь все такие, камера телефона – наше продолжение, как продолжение руки или мысли. Стоит увидеть что-то необычное – мы сразу хватаем смартфоны и начинаем снимать. Летящее прямо в лоб торнадо, горящий на автостраде автомобиль, перееханное, перепаханное электричкой тело. Раса очевидцев, честное слово. Свидетелей.
Когда приехала полиция, я сидела на дне бассейна рядом с мертвой купальщицей и допивала свой заледеневший кофе.
* * *
Копошение копов вокруг мертвого тела, расспросы… Не ее, конечно, а меня расспрашивали: кто такая, где живу, как обнаружила, еще чего вокруг видала не видала. Это когда мы уже ко мне в студию поднялись. Протокол, то, се. Комиссар или инспектор, не знаю – Гонзу его Алипиу называл, здоровый такой, как медведь, – все спрашивал и спрашивал, писал от руки на бланке: «Бригитта Штаубе… Нюрнберг… улица… дом… цель визита…» Гонзу переводил мне на немецкий. Еще девушка была, маленького росточка, голосок писклявый, кнопка настоящая, тоже в форме. Она по-быстрому все мое хозяйство осмотрела, шмотки перетрогала. Ну понятно, я первый подозреваемый, может, это я несчастную уконтрапупила, в бассейн оттащила и давай в полицию названивать. Опять же, не новый сюжет.
В Эндином детективе было такое. Один чувачок деревенский подругу свою убил по случайности – передушил лишку во время утех сексуальных, – задергался, ну и пристроил ее в соседскую лодку и по морю без весел отправил. Плыви, печальный челн погребальный… Выждал день и в участок позвонил, дескать, возлюбленная на звонки не отвечает, дверь не открывает, беспокоится он. Но Люсьен как в дом к нему явился, сразу скумекал, что тот и есть убивец. Все у мужика как положено, никаких чужих трусов и лифчиков из буфетов не выглядывает. А вот в кухне, с бочку так, на полочке в стакане – завялившийся букетик полевых цветуек. Ну не будет взрослый дядя сам себе букетики в лугах собирать. Ясное дело, партнерша его поставила для украшения быта. Он все зачистил, а про цветочки забыл. И попался.
Наконец копы убрались. И тут меня обуяла двигательная активность, наверное, шок таким манером наружу выходил. Я заметалась. Штаны мои любимые от ползанья по дну среди осколков кирпичей, от сидения в многолетнем слое грязи превратились в серую тряпку – стирать немедленно! Сдернув их, сунула в машинку. Кровать прибрать. Что это я такой распустехой живу, где моя германская педантичность? Подушку схватила – куда ее? На пол пока. Гляди-ка, огрызок сыра остался на столе – в холодильник его побыстрее. Я хватала одно, перекладывала, тут же хватала другое, тарелку, стакан, покрывало, стул. Упарилась, сбросила свитер, заметалась по комнате в трусах и маечке бирюзовой.
Я даже не замечала, что Гонзу, который не ушел вместе с полицейскими, стоит посреди переполненного мною пространства, вертит головой вслед за сложной траекторией моих метаний. Вдруг – цап! – выхватил меня из мною же закрученного вихря, за локоть подтащил к себе.
– Бригитта, уймись. На вот…
Вытащил из кармана куртки кожаной малюсенькую фляжечку, отвинтил крышку.
