меня в губы.
Первое, что пришло мне в голову, – это какая-то шутка. Вторая мысль наскочила на первую: какого черта он творит? Третья мысль о том, что мне нужно его оттолкнуть, наткнулась, как на стену, на четвертую: если я его оттолкну, все прекратится и никогда… никогда больше…
Моя рука метнулась к его плечу в попытке то ли оттолкнуть, то ли удержать, а его ладони скользнули по моей спине и прижали меня к его груди с такой силой, что стало трудно дышать. В затуманенном мозгу заполошно бились мысли, наскакивая друг на друга и сшибаясь, как волны в шторм, ровно до того момента, как я решилась ответить на его поцелуй. А потом я пропала и в голове не осталось ни одной связной мысли, только где-то на краю сознания мелькнуло понимание, что ничего я в своей жизни не знала о поцелуях.
Мой плащ соскользнул с плеч, и я даже не удивилась тому, как Альгидрасу удалось его развязать. Видно, он все-таки чудесник, который может все: даже вот так, одним махом разрушить все барьеры, смести мысли о жалкости и бесполезности. Разве могла я быть ненужной и бесполезной, когда его дыхание сбивалось и рука, касавшаяся моей щеки, ощутимо дрожала? А еще за плотно закрытыми веками я чувствовала отблески света от печи и лампы. И оттого казалось, что я только что смотрела на солнце.
Одежда скользила по покрывшейся мурашками коже, обнажая что-то гораздо большее, чем просто тело. И я наконец осознала, что не то что оказалась в этом мире – я родилась для Альгидраса. И самым важным в эту минуту для меня было стать его частью. Это было нужнее, чем дышать, чем жить! Если бы я могла мыслить связно, я бы, вероятно, испугалась такой всеобъемлющей любви и самоотдачи. Но думать я не могла: в моей груди жарко пульсировал целый мир, ставший вдруг объемным и пугающе огромным, заставляя меня чувствовать себя одновременно маленькой песчинкой и бесконечной Вселенной. И когда я думала, что сильнее чувствовать уже не смогу, Альгидрас, случайно ли или намеренно, снял свои проклятые щиты – и меня унесло лавиной наших общих эмоций. Последним, что уловило мое сознание, был шепот Альгидраса на хванском, и я в который раз подумала, насколько прекрасен и певуч этот язык.
Я проснулась, чувствуя под собой жесткую поверхность вместо мягкой пуховой перины. Шея затекла от неудобного положения, но стоило мне чуть пошевелиться, как я вспомнила, где нахожусь и что случилось. Я распахнула глаза и встретилась с пристальным взглядом Альгидраса. Чуть сдвинувшись, я сползла с его плеча и принялась лихорадочно придумывать, что сказать. Мысль о шквале неконтролируемых эмоций, который мне довелось пережить, заставила покраснеть. Альгидрас это заметил. Не мог не заметить, однако он как ни в чем не бывало произнес:
– Доброе утро! Не замерзла?
Покосившись на его плащ, который нас укрывал, я помотала головой и пробормотала:
– Доброе.
– Просыпайся, я принесу воды.
С этими словами он одним плавным движением соскользнул с лавки, и только тут я заметила, что у него влажные волосы и, что отдельно меня удивило, сам он в штанах.
– Ты куда-то ходил утром?
Рука, потянувшаяся за висящей у печки рубахой, замерла на полпути, но тут же продолжила свое движение.
– Гулял, – ответил Альгидрас, не оборачиваясь, предоставив мне возможность рассмотреть его напряженную спину, испещренную безобразными рубцами, оставленными кнутом. Рубаха скользнула по спине, скрыв следы.
– Шрамы останутся насовсем?
– Какие? – не понял Альгидрас.
– На спине.
Он обернулся ко мне и чуть пожал плечами:
– Шрамы всегда остаются.
На теле… и на душе. Меня вдруг накрыло ощущением неправильности произошедшего. Я должна была оттолкнуть, я должна была остановить это! Альгидрас, точно почувствовав мои сомнения, улыбнулся и, приблизившись, провел ладонью по моим волосам:
– Вставай, нам скоро в путь.
Не успела я даже рта раскрыть, как он коротко поцеловал меня в макушку и выскользнул за дверь, а я осталась терзаться угрызениями совести. Да, Миролюб не подтвердил свое намерение жениться, но я не имела права допускать случившееся.
Сев на лавку, я обхватила голову руками. Вероятно, мне не было бы сейчас так неуютно, если бы Альгидрас был рядом. Если бы он обнял, дал понять, что я нужна. Впрочем, откуда мне знать, как мужчины ведут себя здесь в подобных ситуациях? Может, этот короткий поцелуй и то, что он дождался моего пробуждения, – это уже верх демонстрации серьезных чувств?.. В памяти всплыло то, как он смотрел, как шептал что-то на хванском между поцелуями, и меня вдруг накрыло осознанием неизбежности произошедшего. Этого не могло не случиться. Слишком сильно я любила этого мальчишку. В Святыне ли было дело? Или же я сама умудрилась влипнуть в то, во что никогда, в сущности, не верила? И вот теперь в моей душе, несмотря на все условности, появилось понимание правильности того, что было между нами.
Я оглядела неприветливую комнату, содрогнувшись от мысли, что была здесь одна, пока Альгидрас гулял. Впрочем, рассиживаться и жалеть себя времени не было, посему, ежась от холода, я выбралась из-под плаща и принялась облачаться в нелепые мужские одежды, заботливо сложенные на соседней лавке. Альгидрас вернулся быстро. В руках он держал флягу со студеной водой и глиняную плошку, полную лесных ягод. Ягоды были незнакомыми, но, когда он с улыбкой протянул мне миску, я с готовностью приняла ее и отправила кисло-сладкую ягодку в рот. И тут же скривилась, заставив Альгидраса снова улыбнуться. Я взяла вторую ягоду и мстительно поднесла к его рту. Он послушно разжал губы и осторожно ухватил угощение. К моему огорчению, он не скривился, а снова улыбнулся. В его улыбке было что-то новое, заставлявшее мое сердце то замирать, то трепыхаться в груди глупой пташкой.
Когда с завтраком было покончено, я поинтересовалась, можно ли умыться в ручье, стараясь не думать о том, насколько холодная в нем вода. Альгидрас кивнул, и я вышла на улицу; он же задержался прибрать после нас, чтобы вернувшаяся хозяйка не осталась в обиде. Пока хванец колдовал в доме, я вдыхала полной грудью свежесть утреннего леса, думая о том, что наше пребывание в этом неуютном месте обернулось полной неожиданностью, особенно для меня. Но я была слишком счастлива, чтобы об этом сожалеть. И мне очень хотелось верить, что он тоже счастлив и не сожалеет о произошедшем. К моему огорчению, сегодня его эмоции были вновь закрыты на пудовые замки, и мне оставалось лишь перехватывать его осторожные взгляды и легкие улыбки.
Ручей оказался довольно широким, и вода в нем, естественно, была ледяная.
– Ты купался здесь?
Увидев его недоуменный взгляд, я пояснила:
– У тебя волосы влажные.
То, как он стушевался, натолкнуло меня на невеселую мысль.
– Какой-то обряд? – негромко спросила я, будто боясь быть услышанной посторонними.
В ответ он неохотно кивнул.
– Так нужно было. Прости.
Я тоже кивнула. В конце концов, я знала, кто он. Чему теперь удивляться? Еще раз посмотрев на ледяную воду, я решилась.
– Отвернись, я хочу искупаться.
– Э-эм, она холодная, – озвучил очевидное Альгидрас.
– Ты же купался!
– Ну, я – это я.
– Отвернись! – потребовала я, хотя после произошедшего ночью это было глупо.
Альгидрас послушно отвернулся и, присев на корточки, принялся рыться в своей сумке.
– Что ты ищешь? – спросила я, раздеваясь.
– Чем тебе обтереться.
После этих слов я не смогла сдержать глупую улыбку. Почему-то эта сцена показалась мне такой домашней, что защемило в груди. Он любит меня, он заботится. Надеясь, что эти мысли меня согреют, я шагнула в ручей и быстро присела, погружаясь в воду до подбородка. И непременно бы завизжала, если бы холод не выбил все дыхание из груди. Через секунду я пулей вылетела из воды, ничуть не заботясь о том, что неодета. Во взгляде Альгидраса не было никаких намеков на двусмысленность, лишь едва сдерживаемое веселье. Он даже губу закусил, стараясь не захохотать в голос, пока я выхватывала из его рук протянутую рубаху и куталась в нее в тщетной попытке согреться.
– Ал-л-ва-р-ра бы с-сюд-да
