прежде чем снова заговорить.
— Да, что-нибудь придумаю. Григорий, вы сами-то хотите?
Казалось, доктор попытался отговорить столь безобразной и поверхностной провокацией, прекрасно зная, что я никогда не выходил на улицу и даже не просился с того момента, как оказался в этих стенах. Наверное, он хотел бы не заморачиваться и впредь.
— Да, хочу подышать. А то у вас тут совсем душно. И каналов на телевизоре мало! Ладно хоть каша была с утра вкусная.
— Вот и отлично.
Доктор встал и подошёл к окну. Его силуэт за ширмой расплылся, почти слившись со светом снаружи. Тепло наполняло палату, солнце жарило как могло, словно понимая, что в последнее время мне всё сложнее согреться в своём же погибающем теле.
— Спасибо.
Диогу поблагодарил доктора, тот сразу же вышел, не удостоив меня и взглядом. Интересно, о чём они шептались? И если это касается его болезни, то к чему что-то держать в секрете? Мне совершенно плевать, что там у него. Со мной бы хоть пошушукался, сообщил, что и как с этим несчастным раком. Да померял бы хоть давление для приличия, в конце-то концов!
Щебет птиц тоже растворился в загустевшем воздухе маленькой палаты, оторвав меня от телевизора. Я буквально начал мечтать о том, чтобы покинуть больницу хотя бы на пол часика, представляя, как смаковал бы воображаемые запахи города вместо смрада больницы с её стонами и спиртом с хлоркой. Придуманный ветер развевал мои фантомные волосы, и я шёл сам, наслаждаясь каждым шагом. Босые ноги касались травы, а роса нежно щекотала загрубевшую кожу стоп. Я не придумывал места, а вспоминал свою настоящую жизнь, поднимал из памяти море. Вокруг него горы, спрятавшие свои верхушки в густых молочных облаках. Ветер нежный, пахнет деревьями и солёной водой, приятно дышать полной грудью и закрывать глаза, ощущая себя единственным во всём мире. В моих воспоминаниях нет болезней, нет синяков и пролежней на спине, нет медсестёр и твёрдой койки, там нет ширмы, ограждающей меня от солнца. Там сам был когда-то, и хотел бы там остановиться навсегда. Слеза набухла в уголке глаза, я испытал жалость к своей увядающей и столь короткой жизни. Ещё не всё посмотрел, не всё ощутил, и так горестно, что шанса больше не представится…
Губы сжались, слеза всё-таки упала со щеки. Я быстро вытер её тощей рукой, задев пульт, лежащий на краю койки. Он упал и разбился, судя по звуку. Металлический звон подсказал, что вылетели батарейки. Мне не хватило сил, чтобы посмотреть, что там вообще произошло. Толстая морда какого-то придурка на экране заставила содрогнуться в рвотном позыве, и я еле успел нажать кнопку вызова медсестры, прежде чем залить блевотой разбившийся пульт. Голова гудела и тряслась. Я понятия не имел, сколько времени прошло, прежде чем прибежала медсестра, сама чуть не вывернувшаяся наизнанку прямо на пороге. Он выставил её в коридор и попросил другую медсестру. Диогу что-то говорил мне, но его слова растворялись как звон, пропадающий в бракованном колоколе. Запахло овсяной кашей, вкус хлеба буквально застрял на языке. Противно его теперь ощущать. Нахуй ваши завтраки, это было отвратительно!
— Вырубите ящик!
От телевизора дурно. Как же он надоел, не могу. Диогу искал глазами пульт, прежде чем заметил его в луже свежей и вонючей блевотины. Он нажал кнопку прямо на телевизоре, и тот погас, ещё скрипя и посвистывая, добивая меня окончательно. Сукин сын из пластмассы и с говном внутри. Прибежала другая медсестра, и я отключился, перед темнотой увидев, как и Диогу тут же свалился на пол, не получив помощи. Глухой удар об кафельный пол забрал и мой разум. Мы одновременно с ним провалились в небытие.
* * *
Не знаю, кто из нас очнулся первым. Я открыл глаза, застав себя же на глубоком вдохе с открытым ртом. Муха бы залетела — и не заметил бы. Я буквально подорвался на месте, поднявшись на руках, ведь забыл, что ослаб, и тело на автомате перенесло туда, куда нужно было мозгу — повыше к изголовью койки, поясницей на придурошную квадратную подушку. Я глотнул воздуха и прокашлялся, изо рта вылетел кусочек чего-то съедобного, ну, или бывшего таковым. Оно отправилось на пол и заняло мои мысли, пока за ширмой не прозвучал такой же кашель.
— Как ты? — я спросил первым, словно хотел победить Диогу в соревнованиях по любезности, ведь тоже не прочь хоть в чём-нибудь оказаться лучше.
— Не знаю. Меня будто избили.
— Что с тобой случилось?
— Я выключил телевизор и тут же рухнул в обморок, прямо лбом об пол. Ах, бля, шишка такая здоровая.
Впервые от него услышал мат, и как-то даже приятно слуху стало, а то будто лежал в одной палате с напыщенным интеллектуалом. Не люблю таких. Выворачивает и без дрянной овсянки на завтрак.
— Доктор не приходил?
— Приходил. Ты ещё спал. Я уговорил его не отменять прогулку. Через пару часов за нами зайдут.
Я на секунду почувствовал расслабление, но потом понял, что остался ещё один вопрос, и весьма важный, кстати говоря.
— А я как?
— В смысле? — Диогу привстал и даже ширму отодвинул, чтоб посмотреть на меня.
— А как я пойду? Я даже встать не могу с койки, не говоря уже о лестницах и ходьбе.
— Привезут кресло.
Он будто знал, что стоит опустить слово «инвалидное». Страшно его услышать, оно бы точно отвадило меня от любых лишних телодвижений кроме переключения каналов.
Я оглянулся вокруг — пульта опять нет. Ёб твою мать.
— Будет некомфортно. — Я промямлил сухими губами, слипшимися от вспенившейся слюны.
— Почему?
— Ощущение, что я какой-то… не знаю.
— Если хочешь, сам тебя покачу. А то санитары за спиной и без того как охранники в тюрьме будут, не хватало, так чтоб ещё и катили как калеку.
— Ты сидел в тюрьме?
Диогу усмехнулся и скрылся за ширмой. Его койка недовольно скрипнула, приняв на себя даже такое тощее тело, как у Диогу. Я понятия не имею, почему задал подобный вопрос. Это ничего не меняет — мой сосед за всю жизнь перепробовал, небось, всё, и тюрьма уж
