Анна Тютчева, почти год служившая у Маши воспитательницей, — и была очень настойчива, так что ей сделали эту маленькую сетку из тюля.
Саша улыбнулся.
— Маш, солнечные лучи невозможно поймать, — сказал он. — Они слишком быстрые. И не могут быть в покое.
— Как ты? — спросила Маша.
— Гораздо быстрее, — серьёзно сказал Саша, — от Солнца до Земли свет идёт восемь минут.
— А Солнце далеко?
— Ещё бы! Миллионы километров! То есть вёрст.
— Это больше, чем 12 легионов?
— Легионов? — удивился Саша.
— Иисус сказал Петру, что, если он попросит у Бога, Бог пришлет ему двенадцать легионов ангелов, — объяснила Маша.
Саша не помнил точно, сколько солдат в легионе, но явно меньше миллиона.
— Гораздо больше, — сказал он. — Примерно в легион раз.
— Да? — не поверила Маша. — А кажется, что Солнце на небе. Анна Фёдоровна, Саша правду говорит, что до него так далеко?
— Правду, — кивнула Тютчева.
— Но мы же тогда совсем маленькие! — сказала Маша.
И чуть не заплакала.
— Ты знаешь, Маш, меня это тоже ужаснуло, когда мне было пять лет, — улыбнулся Саша. — Но знаешь, в некотором смысле свет можно поймать. Сеточка твоя нагрелась?
Маша наклонилась и потрогала сеточку.
— Тёплая! — улыбнулась она.
— Значит, она поймала свет, — сказал Саша. — Частицы света — фотоны — поглотились твоей сеточкой и нагрели её. Подставь ему ладошку, он и её нагреет. Можно считать, что ты поймала в ладошку свет.
— Фотоны — как шарики? — спросила Маша.
— Ты знаешь, они очень странные, — сказал Саша. — Когда излучаются и поглощаются ведут себя, как шарики, только очень маленькие, поэтому мы их и не видим. А когда распространяются — как волны.
— Как на воде?
— Примерно.
Саша понял, что ещё немного и он произнесёт волшебное словосочетание: «корпускулярно-волновой дуализм».
И окинул взглядом публику, ожидая, что на него смотрят глазами по семь копеек.
Но ничего подобного. Дамы, если и учили физику, то прочно забыли, так что не удивились. Может, подумали, что отличник Саша пересказывает учебник Ленца. Якоби на них нет.
Саша посмотрел на пыль, что скользила по лучу, и подумал не объяснить ли заодно и Броуновское движение.
Но тут не вытерпел Киссинджер. Он открыл сначала один глаз, потом другой, выключил «трактор», бросился на сетку из тюля и стал носиться за ней по ковру, имея в виду, что он лучший в мире охотник на солнечных зайчиков.
Маша отвлеклась на кота, потом забралась к Саше на колени, благо место освободилось. Киссинджер такой наглости не стерпел и забрался на колени к Маше.
А Саша вспомнил, что его дочка Анюта, когда была маленькая, тоже любила сидеть у него на коленях и обнимать за шею. Только кота не было, потому что всегда казалось важнее и интереснее путешествовать, а кота, с кем оставишь?
И вот теперь есть кот, ибо лакеи, камердинер и куча родственников.
— Прошлой осенью, в ноябре, после одного из сеансов Юма, со мной случилась очень странная вещь, — между тем рассказывала Тютчева. — В комнате великой княжны есть часы с механизмом и тремя обезьянами, играющими на разных инструментах. Эти часы заводятся довольно туго большим ключом, и обезьяны начинают играть. Несколько дней как мы не заводили эту игрушку. Но ночью я проснулась от сильного шума, он происходил от колес механизма, и все обезьяны были в движении. Шум был так силен, что он разбудил великую княжну и камерфрау в соседней комнате. С вечера камерфрау запирает двери, и никто не мог проникнуть через них, чтобы завести машину. Юм тогда сказал во время сеанса, что духи будут проявлять себя ночью.
— Интересно, — заметил Саша. — И больше ни у кого нет ключа? Лакеи, прислуга, камердинер, истопники?
— Никому бы не пришло в голову! — возразила Анна Фёдоровна.
— Юму бы наверняка пришло, — сказал Саша. — А прочим — в зависимости от оплаты. Не думаю даже, что дорого. Это же не преступление — часы завести.
— Но нельзя отрицать явлений прикосновений и стуков, — вступилась мама́. — Я присутствовала при этом.
— Столы действительно вращаются и стучат, — сказал Саша, — их неосознанно вращают люди. Вам когда-нибудь удавалось получить ответ, который бы не знал кто-нибудь из участников сеанса?
— Только пустые ответы на пустые вопросы, — признала Тютчева. — Общие места и плоские замечания. Они никогда не говорят ни о грядущем, ни о мире духов, ни о будущей жизни, ни о чем таинственном. Является дух и сообщает: «Меня зовут так-то и так-то, я тебя знаю или не знаю», — вообще глупейший маскарадный разговор. Никогда я не слышала ничего, что бы превосходило понимание самого среднего человека.
— Вот именно! — сказал Саша.
— Саша, — вмешалась мама́, — Костя рассказывал, что они с Санни вызывали духа Петра Первого с помощью твоего ужасного ватмана, и получили конкретные ответы.
— Это говорит только о том, что дядя Костя несколько умнее Дэниела Юма, — объяснил Саша. — И что сказал дух Петра Великого?
— Что все твои предсказания верны, — призналась мама́. — Будешь с этим спорить?
— Нет, это правда. Верны, пока мне не удалось ничего исправить. Но то, что Петр Алексеевич сказал это дяде Косте, говорит только о том, что Константин Николаевич мне верит.
«И это не может ни радовать», — добавил про себя Саша.
— Все эти столоверчения не обходятся без чёрта, — заявила мама́. — И ты зря с этим играешь!
— Это было давно, — сказал Саша, — и только для того, чтобы продемонстрировать Никсе, как это работает. И черти здесь совершенно ни при чём.
— Откровенно говоря, это слишком глупо для чертей, — заметила Тютчева. — На одном из сеансов дух схватил графа Бобринского за правую ногу и заставил его вертеться вместе со стулом, на котором он сидел. Чрезвычайно игриво для духа! Хотелось бы представить себе другой мир несколько серьезнее нашего, но те, кто возвращаются из него, кажется, очень шаловливы. Зачем духам проявлять себя этими глупыми прикосновениями, щипанием, поглаживанием, похлопыванием — всем тем, что умный человек с плотью и с кровью никогда бы себе не позволил?
Саша усмехнулся.
— Ваше Императорское Высочество, вы знаете ответ? — спросил Тютчева.
— Конечно,
