удар? Одно лишь беспокоит меня: Глеб-то на всю Русь закричит, что мы на него, безвинного, напали.
— И пусть кричит, — сказал Всеволод. — Ещё император Юстиниан говаривал: «Напал не тот, кто первым поднял оружие, а кто умыслил напасть и первым начал готовиться к войне». Разве не Глеб ковал за нашей спиной крамолу? Разве не его посол Дедилец науськивал на нас племянников? Да если б Ростиславичи знали, что Глеб не вынет меч из ножен, они бы никогда пе осмелились нарушить мир. Это он сделал их клятвопреступниками!
Князь Юрий дурашливо засмеялся:
— Бедные ягнята Ростиславичи, до слёз мне их жалко!
— Они, как и мы с тобой, Мономашичи, — хмуро заметил Всеволод. — Но дело не в них. Я боюсь, что Глеб позовёт на помощь своих друзей половцев. И те ему не откажут — ведь Глебова дочь замужем за Юрием, сыном Кончака. Потому-то и надо идти на Рязань сейчас, пока не подоспел Кончакович со своими подручниками.
— Разумные слова, Митя, но сначала поглядим, куда повернут Суздаль с Ростовом. Думаю, завтра надо ждать их посольства. — Михаил поднялся из-за стола. — Простите меня, други, но придётся вам бражничать одним. А я пойду прилягу: что-то снова неможется.
И, тяжело опираясь на палку, Михаил вышел из трапезной. Князь Юрий проводил его взглядом и единым духом выпил кубок вина.
— Скучно, — заговорил он тихо и доверительно. — И бес его ведает, чего мне хочется. На востоке, бают, широкие земли лежат. Что ли, податься туда да основать своё царство? А, Дмитрий? Ты ведь будешь рад, ежели я уйду? Будешь рад, знаю. И напрасно: я тебе не соперник, не так душа скроена. Да и зачем мне власть? «Кто приведёт человека посмотреть, что будет после него?» — говорит Писание.
— Хмель в тебе говорит, а не Писание, — недовольно сказал Всеволод.
— И то правда, — согласился Юрий. — Не стоит ломать над этим голову. Давайте лучше пить. Или петь.
Князь облокотился на стол и, тряхнув светлыми кудрями, повёл песню. Голос у него был просторный и сильный.
Золота казна у нас не тощится,
Светло платьице не износится,
А износится светло платьице,
Уж мы купим ново — краше прежнего...
«Что это с ним? — думал Всеволод. — То про убийство заговорил, то про какое-то царство. Блуждает умом, как дитя в потёмках. А может, прикидывается?»
Он посмотрел в лицо Юрию. Тот перехватил взгляд, улыбнулся и вдруг спросил:
— Когда тётка-то моя приедет? Княгиню Февронию я знаю, а твоей ещё не видел.
— Вот с Глебом управимся, пошлём за ними, — ответил Всеволод, вновь поразившись тому, как скачут мысли племянника.
— А ты не женат, Святославич? — обратился Юрий к княжичу Владимиру.
Княжич, краснея, покачал головой.
— И не спеши. Ибо в той же библии сказано: «Горше смерти для нас женщина, потому что она — сеть, и сердце её — силки, и руки её — оковы».
— Тебе бы в проповедники пойти, — заметил Всеволод. — У нас на Руси их не густо.
— Не гожусь, многовато грехов, — усмехнулся Юрий. — А впрочем, кто из нас праведник?
В распахнутые окна терема доносились с подворья песни и разноголосый шум: там пировали дружинники.
— Пойду-ка к ним, — сказал Юрий, вставая. — А то на вас, вижу, я скуку нагнал.
Когда он вышел, Владимир Святославич посмотрел на Всеволода и спросил:
— Чудной он человек, правда?
Всеволод пожал плечами.
— А мне почему-то жаль его, — добавил княжич, словно про себя. — По-моему, он добрый.
Глава 14
Как и ожидал Михаил, на другое утро приехали с челобитной послы от Ростова и Суздаля — вымаливать прощение у победителей.
— Великий княже, — говорили они. — Мы твои душой и телом. Одни бояре были в сговоре с твоими врагами. Повелевай же нами, как отец добрый, и отпусти нам вины вольные и невольные.
Михаил принял послов ласково и благодарил за дары. А дары были немалые: три постава[34] тонкого немецкого сукна; золотые ковши и блюда, изукрашенные самоцветами; меха собольи и куньи; табун коней и ловчие птицы для княжой забавы — белые северные кречеты; три пуда серебра в отвес, да восемь пудов дорогого рыбьего зуба, да четыре шапки речного жемчуга.
Весь день князья пировали с послами, а вечером Михаил велел воеводам готовить войско к походу.
На Рязань решили идти московской дорогой. Когда полки уже приближались к Москве, их встретили Глебовы бояре во главе с игуменом Арсением. Князья спешились и подошли под благословение.
— Государи, — заговорил негромко игумен. — Да умножит вседержитель лета ваши! Бью вам челом от всех жителей Рязанской земли, от больших и малых: удержите гнев и пожалуйте нас своей милостью, не лейте крови христианской. Князь же Глеб повестует вам: «Я виноват перед вами и отдаю назад то, что было взято: серебро, утварь, оружие, и книги, и святую икону Владимирскую — всё возвращаю до золотника!»
— Сладко поёт святой отец, — по-гречески шепнул Всеволод брату. — Глеб знал, кого послать.
Лицо Арсения побледнело от обиды, и Всеволод увидел, что игумен расслышал и понял его слова.
— Не серчай, отче, — сказал он. — Ты, как духовный пастырь народа, говоришь от сердца, но князю твоему я плохо верю.
— Всё похищенное у владимирцев стоит в описи.
— Не о похищенном речь. Князь Глеб ищет мира, чтобы завтра поднять меч. Разве он не принял к себе Ярополка?
Игумен Арсений смутился:
— Принял. Но войны он не хочет. Я духовник князя, и он бы сказал мне о том.
— Ну ладно, отче, — вмешался Михаил. — Мы полагаемся на тебя и на совесть ваших бояр. Передай князю Глебу: мы будем ему добрыми соседями, покуда он держит слово. И пусть помнит: за грех государя бог казнит его землю.
Войско простояло на Москве два дня, а на третий день Юрьевичи с великой честью и богатыми дарами проводили Владимира Святославича, уходившего со своей дружиной к отцу в Чернигов. Вместе с княжичем, взяв сотню латников, уехал и Кузьма Ратишич, чтобы привезти в стольный город княгинь Февронию и Марию.
* * *
По доносу доброхотов в подмосковном сельце
