Теперь фон Галбан стоял на тротуаре со шляпой в руке и болезненной бледностью на лице, удивляясь, зачем он пришел. Его французский всегда подводил его в моменты смущения.
— Ганс, — Спатц перешел через дорогу и протянул руку. Нацистское приветствие не для него.
— Я… надеюсь, я тебя не побеспокоил.
— Нет. Я хотел пойти выпить. Присоединишься?
— С удовольствием, — он беззвучно повернул голову в сторону незнакомой женщины, которая скользнула в машину, махнула на прощание рукой и выехала на улицу.
— Моя двоюродная сестра, — пояснил Спатц, — Графиня Луденн. Я жил у нее, пока она была в Бордо, но она неожиданно вернулась сегодня утром.
— А теперь снова уезжает?
— Она беспокоится о своем муже. Он на фронте.
— Ах, — выдавил фон Галбан. Он слышал о сестре Спатца. Но не знал о существовании мужа.
— Ты выглядишь болезненно, Ганс, — Спатц запрокинул свою светловолосую голову. — Жолио-Кюри слишком уж загружает тебя в этой лаборатории.
— Если бы только это!
Он растерянно посмотрел на широкий бульвар, удивляясь тому, что улица была совершенно безлюдной. Остальная часть города целый день была заполнена толпами людей, беженцев с севера с бледными лицами и усталой походкой, пробиравшихся вместе с детьми, собаками на поводках, одеждой и всем их нехитрым скарбом на тележках. Тележки! Для Ганса это было невероятно и удивительно, но он был парализован своей нерешительностью: остаться и поддерживать Жолио до последнего или бежать, как об этом просила его жена. Анник все равно бы уехала без него, прямо сейчас она должна была отвозить девочек к родителям за город, она сказала, что он сможет приехать к ним, когда найдет способ обеспечить им безопасность. Он не знал, как рассказать об этом Спатцу, Спатцу, который смотрел на него так, словно никто и ничто не могли потревожить его внутреннего покоя. Он был прекрасно одет и искал место, где бы выпить, как будто вся его жизнь была одним сплошным праздником.
Спокойствие квартала Пасси было нарушено внезапным шумом мощного мотора. Длинная и блестящая машина двигалась на юг по Рю де Лонгшамп.
— Бельгийцы, — заключил Спатц, — завтра они будут в Испании. У них всегда много денег, и они уезжают от проблем на своих быстрых машинах. У тебя есть машина, Ганс?
Фон Галбан покачал головой, страх сдавил ему горло.
Они шли, не произнося ни слова, по красивым и ухоженным улицам шестнадцатого округа, по Рю де Белль-Фейль, по проспекту Виктора Гюго. Площадь Трокадеро кишела автомобилями, фундамент дворца Шайо был завален мешками с песком. Спатц остановился, сунув руки в карманы брюк, и уставился на массивное здание. Оно было построено всего несколько лет назад и относилось к фашистскому стилю в архитектуре.
— В Испании о физике и говорить нечего, — сказал фон Галбан, заканчивая диалог, который был начат некоторое время назад.
— Скоро ее и здесь не останется, — Спатц отбросил окурок, — все к этому идет. Ты уезжаешь, потому что путь к славе лежит где-то еще, а ты тщеславен. Мы оба это понимаем, Ганс. Твоя жена не хочет, чтобы ты остался и работал на Гиммлера и его людей.
Генрих Гиммлер, как они оба знали, командовал СС — элитным и криминальным подразделением нацистской партии. Несколько месяцев тому назад Гиммлер и СС вынесли такой жестокий обвинительный приговор еврейским физикам, что даже Вернер Гейнзенберг — не еврей и самая большая надежда Германии по части атомной бомбы — думал, что его карьера кончена. В мире под командованием Гиммлера для Ганса фон Галбана будущего не было.
Казалось, что Спатц уже знает все самое важное, и Ганса это не удивляло. Уже несколько лет молва связывала праздного повесу Воробья с адмиралом Вильгельмом Канарисом, главой абвера — сети немецкой разведки. Спатц был шпионом. Как еще ему так легко удалось бы попасть в немецкое посольство в Париже? Как еще он мог приезжать и уезжать, словно наследник королевского трона, свободный от конвенций и ожиданий, и от нужды зарабатывать себе на жизнь? Перелетная птица. Именно поэтому они стояли на перекрестке, уставившись на громаду образца фашистской архитектуры, потому что Спатцу нужно было знать то, о чем знал Ганс.
— Ты хороший физик, Ганс, — сказал Спатц задумчиво. — Один из лучших, когда-либо рождавшихся в Европе. Конечно, ты австриец, но аншлюс сделал различие незначительным. Теперь мы все счастливые братья, живущие в Рейхе, да? На самом деле проблема в том, что твоя мать еврейка, и поэтому ни одно немецкое или австрийское учреждение не сможет нанять тебя, не нарушив закона. Verboten[38]. Ценой жизни.
Он не стал дожидаться согласия фон Галбана.
— Так что твое решение стать полностью французским гражданином и жениться здесь, возможно, было правильным. Или было бы таковым, если бы французы не решили возобновить последнюю войну вместо Гитлера. Ты знаешь, что у армии Альянса нет танков? Что они противостоят самой большой танковой армии, которую когда-либо видел мир? Ты Знаешь, что самолеты люфтваффе превосходят французские в соотношении десять к одному?
— Черчилль пошлет британские самолеты.
— Черчилль бережет каждый самолет. Они нужны ему, чтобы предотвратить вторжение в Британию. Если Франция сдастся.
Фон Галбан облизал губы.
— За границей ходит слишком много слухов. Не знаешь, чему верить.
— Пока кто-то не прочитает телеграммы, — сказал Спатц безжалостно. — Немецкое посольство закрыто, как мы оба знаем, и поверь мне, в этом городе действует подпольная немецкая сеть. Я каждый день с ними общаюсь.
— Твоя верность родине может быть под подозрением, — сказал фон Галбан в ответ. — Бог знает, что ты имеешь в виду под словом… подпольная.
— Ложь. Правда, — Спатц нетерпеливо пожал плечами, словно крыльями. — Зависит от дня. Годами я жил, опустив голову и держа свою задницу подальше от Берлина, Ганс. Но теперь Берлин стоит у меня на пороге, и, думаешь, мне это нравится? Думаешь, я хочу видеть мальчиков в форме feldgrau[39], марширующих по Елисейским полям?
— Но, — он подыскивал слова, его голова всегда была занята числами, — ты только что сказал…
— Что я покупаю время. Да. Если они поймут, что я сотрудничаю с ними, они, возможно, оставят меня в покое на достаточно долгое время, чтобы я успел сделать свои дела. Моя двоюродная сестра знает людей из британской дипломатической миссии.
Быть немцем — плохая шутка, подумал фон Галбан. Вот Спатц: типичный ариец, с подтянутой фигурой и золотой головой. Но мать Спатца была британкой, его бывшая жена была еврейкой, и, как и у самого Ганса, у Спатца была благородная приставка фон в фамилии. Любой намек на аристократическое происхождение, и ты становился зерном для мельницы Гитлера. Против Ганса фон Динкладжа существовало три компрометирующих факта, и любой из них мог быть известен в Рейхе.
