— Зачем? — его взгляд пронзил ее, так что она невольно отступила назад, схватившись рукой за стену.
В ее голове, словно предупреждение, зазвучал голос Джо Херста.
— Документы и паспорт, — сказала она Шупу. — Они были у меня в противогазной сумке. И мне нужна одежда…
Лицо адвоката расслабилось.
— Насколько я понимаю, вашу сумочку украли. Вы не найдете документы. Но Одетт будет рада походить с вами по магазинам.
В конце концов, она молча пошла с ним. И сразу же начала думать о побеге.
Глава тринадцатая
Графиня Луденн так и не попросила горничную распаковать вещи. Она не стала обсуждать с поваром меню, но, когда она, держа в одной руке сигарету, села со своим двоюродным братом обедать, из ее уст не вылетело ни одного резкого слова. Она наклонила голову, когда черная богиня уходила в своем бархатном вечернем платье, но ничего не сказала, обнаружив Мемфис в своей кровати. Фон Динкладж проводил девушку до двери.
— Давай уедем из Парижа, — быстро проговорила Мемфис, когда он поцеловал ее в щеку. — Найди машину, Спатц. Увези меня отсюда. Никто тебя не тронет, ты же немец.
— Встретимся в клубе сегодня вечером, дорогая.
Она схватила его за ворот пиджака. Но больше не смогла произнести ни слова. Она вдруг поняла, что, похоже, ее власть имеет свои пределы, и она растерялась, осознав это. Как ребенок, который слишком долго просидел на утомительной вечеринке.
— Я буду там около полуночи.
Он мягко подтолкнул ее к выходу, поправил галстук, глядя в декоративное настенное зеркало, которое занимало почти всю стену, и вернулся к графине.
— Ты, определенно, устроился, как дома, — раздраженно произнесла она.
— Разве она не прекрасна?
Он задрал свою птицеподобную голову, блестя напомаженной золотой головой.
— Она джазовая artiste[37].
— Понятно, — она затушила сигарету о край своей чашки и уставилась на пепел. — Я надеялась, что у тебя хватит ума уехать отсюда, Спатц. До моего возвращения. Слуги не любят этого, ты же понимаешь — немец в доме, а хозяин на фронте.
Он засмеялся, в возбуждении подошел к подоконнику и оперся на него.
— Тебя никогда не заботило мнение слуг.
— Нет, — их глаза встретились. — Хорошо, в таком случае, мне это не нравится. Немец в доме, когда хозяин на фронте.
— Скоро весь Париж будет заполнен немцами.
— И ты мне это говоришь? У тебя еще хватает наглости находиться в моем доме.
— Это не наглость, — поправил он ее. — Это шарм. В любом случае, мы всегда говорили друг другу правду…
Она позволила ему взять ее за подбородок и заглянуть в свои глаза, Спатцу, который всегда заботился только о себе.
— Это не значит, что мне нравится, когда повсюду — немцы, — сказал он резонно. — Я не просил их приходить. Так в чем же дело? Ты не обижена на мой… маленький спектакль?
— Я напугана, и все, — резко сказала она, стоя на расстоянии от него в центре гостиной. — Джек в Париже, ты знаешь?
«Джеком» мог быть любой из сотни разных людей, неважно какого социального уровня, или из какой страны, но для графини и Спатца это имя означало только одного человека, и это был Чарльз Генри Джордж Говард, двадцатый граф Саффолка, который как-то играл в поло со Спатцем в Довилле.
— Сумасшедший граф? Это имеет какое-то отношение к британскому правительству, полагаю.
— К Британскому директорату научных и промышленных исследований. Он, быть может, и дикий, абсолютно сумасшедший, — но он предупредил меня держаться от тебя подальше, Спатц. И сказал, что ты замарал руки.
— Нелл, он думает только о паре револьверов, которую он называет «Оскар» и «Женевьева», — его голос был необычно легким, — и пьет шампанское с утра до вечера…
— Джек сказал, что ты в опасности.
Беззаботное выражение на его лице испарилось.
— Слава Богу, нет.
— Тогда какого черта ты тут делаешь, когда нацисты наступают? Что ты собираешься делать, Спатц? Скоро бежать будет уже некуда. И ты не сможешь работать на них. Не сможешь.
— Тогда, возможно, я договорюсь с Джеком, — предположил он.
Она была предельно спокойна.
— Что ты имеешь в виду? Ты будешь помогать… британцам?
Он пожал плечами, словно крыльями.
— Если будет такая возможность. Если будет, что продать.
Она скривила рот.
— Бог мой, какие же у тебя иногда бывают грязные мысли. Для тебя нет ничего и никого святого?
— Ты, например, Нану, — это было ее детское прозвище, как напоминание о далеком прошлом.
— О, прекрати.
— Ты могла бы мне помочь.
— Я? — она повернулась к нему с недоверием. — Как я могу помочь? Джек помешан на науке!
— Ты знаешь людей, — он обнял ее за плечи и развернул к себе, — Ты могла бы достать мне кое-что для продажи.
— Так вот почему ты еще здесь, да? Чтобы использовать меня, — она сделала долгую паузу. — Хорошо. Говори, что я должна делать.
В конце концов она отправила Жан-Люка за машиной и уехала ночевать в отель.
Человек по имени Ганс фон Галбан видел, как она стояла на тротуаре перед открытой дверью машины, с отсутствующим выражением лица. Графиня его не знала, одежда была слишком велика для его худого тела, его карие глаза-буравчики постоянно блуждали. Она не узнала его и даже не посмотрела в его сторону. Он был сражен ее темными, блестящими волосами, обрамлявшими подбородок, и ее изящным профилем. Но затем со ступенек спустился немец и поцеловал ее в щеку, и тогда фон Галбан с некоторым отчаянием подумал: «Ах!». Спатц всегда умел очаровывать самых красивых женщин.
Эти двое мужчин встречались пятью годами ранее, когда они оба приехали в Париж, как беженцы едут в лучшие места, туда, где можно говорить по-немецки, не произнося: «Хайль, Гитлер». Спатц отлично говорил по-французски, а фон Галбан вечно чувствовал себя чужаком. У них было одно и то же имя, и одна и та же любовь к джазу. И пристрастие к прогулкам по Монмартру. Они встретились в клубе «Алиби», задолго до появления там Мемфис Джонс, во время перерыва между выступлениями, когда особенная радость говорить на родном языке разбудила в них простую и внезапную симпатию. Но если бы фон Галбан знал, что в действительности представляет из себя Ганс Гюнтер фон Динкладж, он бы вряд ли стал с ним дружить. Несколько анекдотов, пара историй. Этот мир спекуляций и инсинуаций, в котором Спатц чувствовал себя, как рыба в воде, был знаком и ему, но он никогда к нему не принадлежал.
