Неплохое начало. Возможно, я вылечу отсюда еще до того, как мне покажут мою комнату!
— Кое-что случилось.
— Я буду прямо сейчас, — быстро отвечаю я. Иначе, чего доброго, она расскажет мне по телефону, что там у нее случилось. Не знаю прямо, как это у меня получается: стоит только познакомиться с женщиной, как у меня trouble[42].
— Придумайте какой-нибудь предлог.
— О'кей, — говорю я, потому что в голове у меня уже наготове ложь, — о'кей, милостивая государыня, я постараюсь как можно быстрее, чтобы не задерживать вас.
И кладу трубку, прежде чем она успевает что-нибудь сказать мне в ответ.
— Я очень сожалею, — говорю я фройляйн Хильденбрандт, — но сейчас мне необходимо отлучиться. Подруга моей матери ужинает в ресторане гостиницы «Амбасадор». Перед отъездом во Франкфурт она хотела повидаться со мной.
— Понимаю, — говорит старая дама и мягко улыбается. — Я вам расскажу, как быстрее добраться до «А». Наши дети называют гостиницу просто «А». А вообще-то посещать «А» строго запрещено. В том числе и самым старшим.
— Знакомая уже собирается уезжать. И я не задержусь в гостинице.
— Конечно, конечно, Оливер.
Ах, эта ее улыбка. Она не верит ни единому моему слову. Да и с какой стати? Я и сам не поверил бы ни одному своему слову.
Так, что же такое с ней стряслось?
— Извинитесь за меня перед профессором Флорианом, если он придет раньше меня.
— Разумеется.
Затем она объяснила мне дорогу.
По пути я прохожу через комнату, где играет маленький калека. Он построил зоопарк и точно так же разгромил его, как перед этим гостинную комнату. Везде валяются животные, решетки опрокинуты.
— Ганнибал, — говорит он с ухмылкой.
— Что — Ганнибал?
— Это все он наделал. Поломал все клетки. Перекусал насмерть всех зверей.
Крокодил расположился в центре стола. Прекрасный принц гордо сидит верхом на нем.
— Но я могу делать с ним все что угодно, так мне сказал Ганнибал. Меня он любит.
— Вот здорово! — говорю я.
Странно, каждый хочет, чтобы было существо, которое его любит. Пусть даже это крокодил. Каждый: Ханзи, Верена, я и ты. И мышка-норушка и лягушка-квакушка.
13
«А» — это просто класс! Знаете отель «Карлтон» в Ницце? Так вот — почти то же самое.
Три автостоянки. Golfing-links[43]. Теннисные площадки. Подсвеченные разноцветные фонтаны. И «мерседесы», «мерседесы», «мерседесы», БМВ и снова «мерседесы». Других машин вы здесь не увидите. Швейцар в ливрее распахивает стеклянные двери перед прекрасными дамами в вечерних туалетах и солидными господами в смокингах. До меня доносятся звуки оркестра, пока я еду вдоль освещенного фасада громадного ящика.
Здесь встречаются сливки франкфуртского общества, господа, имеющие тут, в горах, свои домики. И, по-видимому, это еще и временный приют суперкласса для уставших менеджеров и генеральных директоров. Здесь они, наверно, размещают и своих развлекательниц. Как это практично! Всего в получасе езды от Франкфурта. А дом такой громадный. И госпоже супруге можно всегда сказать, что здесь будет какое-нибудь заседание. А уж какое-нибудь заседание всегда да проходит в этом доме-монстре. Так что и самому черту не разобраться!
А какие норковые палантины!
Ох, ребятки! Один шикарнее другого. Подумать только: двадцать один год тому назад мы начали самую большую войну всех времен и пятнадцать лет тому назад ее проиграли…
Появляется мальчик-рассыльный с целлофановым пакетом. В нем ни много ни мало штук тридцать орхидей. Все это едва проходит через вращающуюся дверь. Какое счастье, что мы ее проиграли. Я имею в виду войну. Как знать, было бы у нас в противном случае масло, чтобы помазать на хлеб?
Да, но где Верена Лорд?
Ясно, что она не станет ждать прямо у главного входа. Здесь наверняка ей встретилось бы несколько господ, знающих ее и господина банкира. Но я уже проехал мимо главного входа и вдоль всего здания, освещение дороги все хуже, и впереди я вижу лишь пару жалких огоньков.
Что сие значит? Где же уважаемая дама?
Стоп!
Вон на обочине стоит маленькая девочка, около нее огромный светло-коричневый боксер со свисающим из пасти языком. Милая малышка: светлые волосы, маленькие косички, голубые глаза. Голубая вязаная кофточка. Белая юбочка. Белые с голубым полосатые гольфики. Белые туфельки.
Я торможу и опускаю стекло. Малышка смотрит на меня ужасно серьезно и спрашивает:
— Ты дядя Мансфельд?
— Да, Эвелин, — отвечаю я.
— Откуда знаешь мое имя?
Догадаться было совсем нетрудно, не так ли?
— Мне сказала его маленькая птичка. Садись.
— А Ассаду тоже можно? Знаешь, это моя собака. Собственная.
— Come in, Ассад, — говорю я, опуская спинку правого сиденья, и Ассад, пыхтя, забирается в машину и устраивается за моей спиной.
— Теперь ты, — говорю я Эвелин и откидываю назад сиденье.
Она садится, и я еду дальше. У Эвелин в руке плитка шоколада.
— Хочешь?
— Нет, спасибо. Ешь сама. Ты, наверно, любишь шоколад?
— О, да, — говорит она и откусывает кусок. — Марципан, конечно, еще больше. Марципан я люблю больше всего.
— Могу себе представить, — говорю я. (Мне становится плохо уже при одном только слове «марципан».)
— Добрый вечер, дядя Мансфельд, — чинно говорит она и протягивает мне руку. — Сидя я не могу сделать книксен, но вообще-то я его всегда делаю.
— И я тоже, — говорю я и очень смешу ее этим.
— Теперь я верю, — говорит она, после того как чуть не подавилась шоколадом.
— Чему?
— Тому, что сказала мама.
— А что сказала мама?
— Я должна проводить тебя к ней, потому что ты хороший дядя и поможешь ей.
— Помогу?
— Ну да, — тихо говорит она. — Ты же знаешь. Из-за папы. Поэтому никто не должен знать, что вы встречаетесь.
— Нет, никто, Эвелин!
— А уж папа ни в коем случае. Он вообще-то не мой настоящий папа. Ты знаешь?
— Я все знаю.
— Ты просто класс, дядя Мансфельд. Ты мне нравишься.
— И ты мне, Эвелин.
Это правда. Я вообще люблю детей. Над этим многие из моих друзей глупо потешаются. Но это правда: я не знаю ничего более восхитительного, чем маленькие дети. Может, знаете вы?
