— Да, но где твоя мама?
— Там впереди дорога сворачивает направо. Нам нужно по ней вверх. Мама ждет там. Здесь она не могла. Здесь люди, понимаешь?
— Конечно.
— Мне пришлось поехать с ней. Из-за садовника. И слуги. Чтобы они не сказали папе, что мама еще раз уходила одна. Мы сказали, что идем прогуляться.
— У вас нет тайн друг от друга, так?
— Нет. Мы все рассказываем друг другу. У нее нет никого, кроме меня, — говорит малышка. — Вон она стоит.
Я поднялся сюда вверх по очень узкой лесной дороге с вековыми деревьями вдоль обочин. Еще дальше на горе видны старые каменные стены. Что это? Сторожевая башня?
А вот и она. Стоит наполовину скрытая стволом дерева. На голове все еще тот платок. Но уже без темных очков. Зато в темно-синем плаще с поднятым воротником и туго затянутым поясом. Лицо очень бледное. Или это всего лишь из-за света фар? Я останавливаюсь рядом с ней. Эвелин сразу же вылезает из машины.
— Ассад!
Боксер выпрыгивает вслед за ней.
— Я оставлю вас одних, пока вы меня не позовете.
— Да, мое золотко.
— Только оставь, пожалуйста, хотя бы ближний свет фар, иначе мне будет страшно. Пошли, Ассад!
Боксер трусит за ней, а она вприпрыжку удаляется по дороге в сторону башни.
— Что случилось? — спрашиваю я.
— О Боже! — говорит Верена. — Так вы его не нашли?
— Что именно?
— Мой браслет.
— Вы потеряли браслет?
Она только и может, что утвердительно кивнуть, а сама в это время, вытащив из кармана плаща фонарик, освещает пол «ягуара». Я выхожу из машины. Откидываю вперед сиденья. У меня тоже карманный фонарь. Мы обыскиваем всю машину, наверное, целых пять минут. И ничего.
Я слышу голоса разных птиц и зверей. Лес наполнен звуками. Впереди нас виднеются два крохотных силуэта — Эвелин и ее собака. Эвелин подбирает и бросает камешки, а Ассад приносит их ей. Иногда он при этом лает. Потом мы сидим рядом в машине. Дверцы открыты. И я снова вдыхаю запах ее духов.
— У вас найдется сигарета? — спрашивает она так тихо, что я едва ее слышу.
Я даю ей и беру себе сигарету, и мы оба закуриваем. В какой-то момент мне становится дурно от мысли, что она может подумать, что я украл ее браслет. Но потом это проходит, потому что она кладет мне руку на плечо и хрипло говорит:
— От меня у вас одни лишь хлопоты.
— Не говорите так. Я переживаю за вас. Я еще в пути говорил, что замочек открыт. Помните?
Она кивает.
— Когда вы схватились за руль и я стукнул вас, то услышал, как что-то брякнуло. Вот тогда он и упал на пол.
— Но где же он тогда?
— Может, там, где вы выходили, у сосны.
— Я там обшарила все сантиметр за сантиметром.
— Может быть, кто-то еще до вас нашел его?
— Да, — говорит она, — возможно. Вы уже были в интернате?
— Я ждал, когда придет директор. Но я запер машину. Никто не мог…
И тут наконец до меня доходит.
— Merde[44]! — говорю я.
— Что merde?
— Девчонка, — говорю я. — Эта девчонка, будь она неладна.
14
После того как я все рассказал Верене, она сидит совсем тихо, курит и смотрит перед собой, туда, где в отдалении играет с собакой ее маленькая дочка. Верена выпускает дым через нос и спрашивает:
— Вы думаете, что эта девушка стащила браслет?
— Абсолютно уверен. Когда я ее окликнул, она помчалась как угорелая.
— Включите радио.
— Зачем?
— Чтобы нас никто не услышал.
— Здесь никого нет. Вы имеете в виду свою дочь?
— Да.
— Но она на вашей стороне. Она говорит, что друг от друга у вас нет тайн.
— Она терпеть не может моего мужа. А он ее. Она думает, что все знает обо мне. Она скорее даст себя убить, чем выдаст меня. Но, конечно же, она всего не знает. Ах! Она вообще ничего не знает.
При том что за тобой немало числится, думаю я, но не говорю этого вслух, а включаю радио.
— У вас есть хоть приблизительное представление, кто могла быть эта девушка?
— Нет, ни малейшего.
— Значит у нас нет ни малейшего шанса получить браслет назад.
— Ну, это еще как сказать. Надо подумать. Какой-нибудь путь всегда да найдется. Так что, пожалуйста, не отчаивайтесь и не волнуйтесь.
— Нет никакого пути. Как всегда, — говорит она. — Но я и не волнуюсь. Я совершенно спокойна. Можете мне поверить.
— Эвелин мне сказала что-то, чего я не понял. Ваш муж — он разве не вернулся?
— Нет. В том-то и все дело.
— То есть?
— Он только позвонил. Он что-то задумал.
— Что задумал?
— Этого я не знаю.
— Вам нечего бояться.
— А я и не боюсь. Не боюсь. — Но ее рука дрожит так, что она роняет сигарету. — О Господи, — говорит она, — как бы хотела я избавиться от этого жуткого страха!
Я обнимаю ее рукой за плечи, и она не сопротивляется. Наоборот, она еще больше прижимается ко мне и глухо говорит:
— Вы представить себе не можете, в каком положении я нахожусь, господин Мансфельд. Вы не можете себе представить. Мне только еще не хватало этой пропажи браслета.
— Я сейчас вернусь в интернат и заявлю о краже. Пусть обыщут все комнаты девушек. Или я придумаю что-нибудь еще. Что-нибудь да наверняка придумаю! Я найду эту девчонку! Я найду браслет. Прошу вас. Очень прошу, не плачьте!
— А я вовсе и не плачу, — говорит она, но поскольку ее щека теперь прижата к моей, оба мы обливаемся слезами, а маленькая девочка вдали от нас на пустынной лесной дороге перед старой башней прыгает, танцует и бросает камешки.
— Что ваш муж сказал по телефону? Только точно!
— Что сегодня он уже не приедет сюда, а останется во Франкфурте.
— А когда он приедет?
— Завтра вечером.
— Так у нас еще целый день в запасе!
— Если только он не заявится через час. Если он вообще уже не приехал…
— Да прекратите же плакать на самом деле!
— Вы его не знаете. Не представляете, какой он! У меня уже давно было ощущение, что он не доверяет Энрико…
Энрико? Ах, этому самому…
