почему ты задаешь этот вопрос, если только это не для того, чтобы быть излишне жестоким.
Между нами повисает пауза молчания, ледяной голубой взгляд Левина удерживает мой, но я не вздрагиваю и не отвожу взгляда.
Прямо сейчас у него вся власть надо мной, я это знаю. Моя жизнь, жизнь моей бабушки, все это в его руках. Но в глубине души я не думаю, что он по-настоящему жестокий человек. Я не думаю, что ему доставляет удовольствие причинять боль или потенциальную боль кому-либо из нас. Что делает его комментарий еще более запутанным. Но я не собираюсь позволять ему думать, что жестокость сойдет ему с рук. Что он может сказать что-то просто так, и смотреть, как я сжимаюсь в ответ. Я должна сохранить здесь всю власть, какую только смогу, и я не позволю ему думать, что он может запугать меня или просто говорить все, что захочет.
Но когда проходит еще одна минута молчания, а затем еще одна, я вижу, как он вместо этого делает шаг назад, и, к моему абсолютному шоку, он действительно извиняется.
— Прости, мне жаль, — говорит он наконец. — Ты права, это было за гранью. Я знал ответ, и мне не следовало поднимать этот вопрос.
— Зачем ты это сделал? — Теперь мне искренне любопытно. Я ожидала, что он удвоит усилия, скажет мне заткнуться или еще как-нибудь пригрозит, но вместо этого он извинился.
— Это не имеет значения.
— Для меня имеет…
— Хватит, Лидия. — Его тон становится немного жестче, и я отступаю. Вот оно. — Я сказал, что сожалею. Давай не будем затягивать этот разговор дальше, чем это необходимо...
Меня подмывает возразить что-нибудь еще, но тут раздается стук в дверь, и Левин идет открывать, вкатывая тележку для обслуживания номеров. Я чувствую запах еды отсюда, и мой желудок урчит так громко, что я знаю, он это слышит. Я ничего не ела с самого завтрака, и это попало на туфли жены Гриши.
— Ну? — Левин искоса смотрит на меня. — Ты собираешься пойти и поесть?
Еда стоит рядом на лакированном кофейном столике перед неудобным на вид диваном, и я внутренне противлюсь идее сидеть рядом с ним за ужином, как двое нормальных людей в одном гостиничном номере… даже как нормальная пара.
— О, ты права. — Левин выпрямляется, глядя на меня. — Нам, вероятно, было бы удобнее есть в постели, перед телевизором.
— Это не то, что я… — Я начинаю протестовать, но он уже подкатывает тележку к кровати, берет один из серебряных подносов и ставит его поверх мягкого белого одеяла, как будто это совершенно обычное дело. Я попала прямо в эту ловушку и вижу, что Левин делает именно то, что я пыталась сделать некоторое время назад с обслуживанием номеров и колкостью по поводу того, что я его жена, намеренно ставя меня в неловкое положение, чтобы посмотреть, сможет ли он проникнуть мне под кожу.
При других обстоятельствах это могло бы быть игриво, даже забавно. Сейчас не те обстоятельства, но это заставляет меня задуматься, какой Левин на самом деле, как личность. Есть ли в нем какая-то другая сторона, кроме страшного мужчины, который подхватывает женщин на вокзалах и забирает их в гостиничные номера? Который шантажирует людей, выслеживает их, возможно, убивает или того хуже? Идея о человеке, работающем на какую-то теневую организацию ради крови Гриши, не вяжется с человеком, который на цыпочках забирается на кровать рядом со мной, расставляет перед нами подносы с изысканной едой и тянется к пульту дистанционного управления.
— Эй. — Я выхватываю пульт у него. — Я выбрала этот сериал, потому что он мне нравится.
— Это буквально мыльная опера. — Он закатывает глаза. — Давай пульт сюда.
Я пытаюсь отобрать его у него, но он слишком быстр. Он выхватывает пульт из моей руки, переключая каналы.
— Вот. Это хороший фильм. — Он держит пульт вне досягаемости достаточно долго, чтобы я увидела, что он остановился на Джоне Уике.
Я свирепо смотрю на него.
— Не слишком ли это банально? Я не хочу это смотреть.
— В фильме есть Киану Ривз. Все женщины любят его. — Левин прищуривается, глядя на меня. — Ты хочешь сказать, что не находишь его привлекательным?
Я резко выдыхаю.
— Конечно, нахожу. Но я не хочу смотреть фильм о русском убийце, пока я заперта в гостиничном номере с... ну... — я машу рукой в сторону Левина.
— Джон Уик белорус, а не русский. И я никогда не говорил, что я убийца.
Я пристально смотрю на него.
— Серьезно?
Левин ухмыляется.
— Серьезно.
— О Джоне Уике или об убийце? Или о том и другом?
Он пожимает плечами.
— Выбирай сама.
Я не уверена, что верю ему насчет роли убийцы. Все время, пока его не было, я думала о том, кем он мог быть на самом деле и чем занимается, и я не думаю, что он работает на правительство. Я могу ошибаться, он может быть сотрудником КГБ, преследующим Гришу за отмывание денег, или потому, что у него есть компромат на какого-нибудь политика, или что-то в этом роде. Но я не чувствую от него этого. У меня, конечно, нет никаких доказательств, просто предчувствие.
— Давай пойдем на компромисс. — Я перестаю хвататься за пульт, но пронзаю его многозначительным взглядом. — Никаких романтических сериалов, никакого Джона Уика. Что-то посередине. — Я тянусь за одной из крышек от тарелок, в животе у меня снова урчит. — Листай, потому что я умираю с голоду.
— Я знаю. Левин ухмыляется. — Я слышал твой желудок с другого конца комнаты.
Я хлопаю его по плечу, и это все равно что врезаться в кирпичную стену.
— Господи, — бормочу я, пожимая руку. — Ты сложен, как гребаный бык.
Левин поднимает бровь, и я свирепо смотрю на него.
— Ничего не говори.
— Я и не собирался. — Он снова начинает прокручивать каналы, наконец останавливаясь на специальном комедийном выпуске, когда я тянусь за жареными трюфелями.
Со странным ощущением в животе я осознаю, что на мгновение почти забыла, что он держит меня здесь против моей воли. За последние пятнадцать минут или
