Наверное, это было хорошее лето, подумала она с удивлением. Или это ретушь памяти?
Эти мысли промелькнули за долю секунды, потому что Хенрик ответил, почти не раздумывая:
— Не знаю. Нет… не думаю, что я очень счастлив.
— Я вижу это по тебе. Ты же знаешь — если захочешь поговорить, я твоя преданная слушательница.
Он молча покачивал вино в бокале. Может быть, он тоже немного пьян, наверняка так оно и есть, но ведь это же, надо полагать, не в первый раз? После целого-то года в студенческом общежитии в Упсале? Ему девятнадцать… на двенадцать лет моложе меня. Хотела бы я, чтобы мне было девятнадцать? — спросила она себя, заглядывая в зеркало заднего вида собственной памяти. Вряд ли… но что с ним? Нет друзей? Запустил учебу? Наркотики? Или поссорился с этой своей девушкой? Эбба сказала, что у него есть подружка-медичка.
— Что, задолженности? — спросила она, пытаясь помочь ему начать разговор.
Он покачал головой:
— Экзамены в январе.
— Придется попотеть на каникулах?
— Какие каникулы? Больше похоже на библиотечные дни.
— Вот оно что… а как ты сам считаешь, у тебя все в порядке? Не отстал за осень?
Он покачал головой — сначала отрицательно: дескать, не отстал, — а потом кивнул: все в порядке. Ее кольнула мысль, что он, должно быть, считает ее за дуру. Действительно, что может быть глупее: спрашивать Супер-Хенрика, все ли у него в порядке с занятиями.
— И направление правильно выбрал?
— Думаю, да.
Нет, собака зарыта не здесь, подумала Кристина. Занятия здесь ни при чем. Выпей еще вина, племянничек, может, тогда решишься поведать, что у тебя на душе. Она, хохотнув, подняла свой бокал и подмигнула Хенрику.
Он сделал большой глоток и зажмурился. Потом посмотрел на нее странным, совершенно трезвым, долгим, задумчивым взглядом, словно покачиваясь на субтильной приливной волне внезапно пришедшего, но еще не окончательного решения. Неужели ему только девятнадцать? — с удивлением подумала Кристина. Трудно поверить.
— Есть вещи, о которых я просто не могу говорить. Извини, но это так.
— Даже со мной? — спросила она. — Даже ночью?
Он не ответил.
— Если что-то серьезное, мне остается только надеяться, что у тебя найдется кто-то, кому ты доверяешь. Только не замыкайся в собственной скорлупе.
Психолог, называется, подумала она, прислушиваясь к эху своих слов. Говорю, как школьная училка.
Она внимательно посмотрела на Хенрика. Сплетенные пальцы пианиста — длинные, крепкие. Густая челка спадает на лоб, почти скрывая лицо. Она чуть ли не физически почувствовала, насколько он напряжен. Насколько не может решиться на что-то, насколько бурлит в нем желание высказаться, поделиться, он уже точно знает слова, которые ему хотелось бы произнести, еще немного — и слова эти вынырнут из сознания, чтобы стать звуками. Да что ж это такое, не может быть, чтобы я чувствовала так ясно его состояние. Наверное, я так думаю просто потому, что мне хочется так думать, решила она. Но как бы там ни было, если не сейчас, то никогда. Никогда он не будет так близок к тому, чтобы открыть мне свою тайну, рассказать, что его тяготит. Ни завтра, ни на следующей неделе. Никогда. Мне очень нравится этот мальчик, я была бы счастлива ему помочь. Неужели ты этого не понимаешь, Хенрик? Я не твоя мать, я твоя «свободная тетя».
Она хотела взять его за руку, но удержалась — побоялась малейшим движением нарушить настроение.
Она взяла со стола бутылку и наполнила бокалы — и себе, и ему. Прошло полминуты, может быть, больше. Ей уже начало казаться, что все это глупости, что она так размякла и расчувствовалась только из-за красного вина, что надо пожелать мальчику спокойной ночи и идти спать, как вдруг Хенрик выпрямился, откинул волосы со лба, отпил вина и впился в нее взглядом:
— Я гомосексуален, Кристина. В этом вся проблема.
Роберт вытащил мобильник и начал набирать номер, но вдруг засомневался.
Звонить среди ночи совершенно незнакомой женщине — полное безумие. А если у нее одна нога и весит она при этом сто сорок килограммов? Или она беззубая наркоманка?
Жанетт Андерссон… А с другой стороны, может быть, именно в ней и заключается его спасение? Подумать только: вот она лежит и ждет его звонка. Его новая Паула. Она же знает про это стопятилетие папы с дочкой, значит, знает, что он сейчас в Чимлинге. Что он вернулся.
Ну и что? Если бы сегодня, по крайней мере, была пятница. Или суббота…
Посомневавшись, он пришел к компромиссному решению. Прогуляться до стадиона и железной дороги, подальше от ее дома. Если не раздумает за те десять минут, которые нужны, чтобы проделать этот путь, он ей позвонит. И если даже Жанетт ответит и пригласит его зайти, все равно у него есть эти самые десять минут, чтобы вернуться на Фабриксгатан и по пути, возможно, передумать.
Простой и хороший план, решил Роберт, выщелкнул из пачки еще сигарету и поежился. Собачий холод. Хорошо, что у него в крови хватает алкоголя, чтобы не мерзнуть. Во всем есть хорошие стороны.
Втянул голову в плечи и двинулся в путь.
У нее в голове пронесся сразу целый поток самых разных мыслей. Она отпила немного вина, стараясь не среагировать слишком поспешно на его слова. Что-то ей подсказывало, что лучше вообще не показать никакой реакции, чем среагировать неправильно, а перечень этих неправильных реакций был очень велик, не меньше сотни. К тому же ее удивляло, что ничего спонтанного на ум не пришло. Не появилось никакого определенного чувства, которое она могла бы без напряжения, легко и естественно облечь в слова. Одно было совершенно ясно — Хенрик очень страдал. И из-за своей необычной сексуальности, и из-за того, что он открыл ей свой секрет; что тяготило его в большей степени, первое или второе, определить она не могла. Он откинулся на диване, закинул руки на затылок и уставился в потолок. Она мысленно перебрала — и тут же отвергла — целый набор благоглупостей: «Здесь нечему огорчаться», «Все люди немного гомосексуальны», «Твоя сексуальность еще развивается, рано делать выводы», «Ну и что?» Кристина пыталась определить, что она сама думает и чувствует по этому поводу. В конце концов ей пришло в голову, что разговор может и не быть таким тягостным, если она немного отпустит поводья.
Наконец она догадалась:
— Вовсе ты не гомосексуален.
— Что?!
— Я утверждаю, что это не так.
Он шевельнулся, сцепил руки на шее и довольно долго молчал. Потом сгорбился и опустил локти на колени:
— Я слышал, что ты сказала. Чушь! Что ж, ты считаешь, я сам не знаю, кто я?
— Да… то есть нет. Ты этого не знаешь.
— Как ты можешь так говорить? Я ждал другой реакции.
В его голосе послышалось раздражение. Она посмотрела ему в глаза:
