— Не то, что это был он. — Сейер прикрыл глаза. — Только что это мог быть он. Вы говорите, он выглядел молодо. Он худощав?
— Нелегко увидеть фигуру в кожаной одежде, — ответил Хеннинг беспомощно.
— Но почему вы решили, что он молодо выглядит?
— Ну что я могу сказать? — смутился Йонас. — Я предположил это, потому что Анни совсем молода. Или что-то было в его осанке, может быть. — Он был в затруднении. — Никто ведь не знает заранее, что именно будет иметь значение.
Он опустился на колени рядом с собакой.
— Вы должны понять, каково жить в таком маленьком городке, — сказал он обеспокоено. — Слухи распространяются так быстро. Кроме того, я никогда бы не поверил, что ее друг может сделать что-то подобное. Он же всего лишь мальчик, и они давно гуляли вместе.
— Дайте нам возможность самим это оценить, — решительно сказал Сейер. — Мотоцикл — это, разумеется, очень важно, и другой свидетель его тоже видел. Если он невиновен, его не осудят.
— Нет? — спросил Хеннинг с сомнением. — Но он станет подозреваемым. Если я скажу, что он был похож на ее друга, тогда вы сразу же превратите его жизнь в ад. А правда состоит в том, что я даже не могу предположить, кто это был. — Он энергично покачал головой. — Я видел только фигуру в черной кожаной одежде и шлеме. Это мог быть кто угодно. У меня есть сын семнадцати лет, это мог быть он. Я бы не узнал его в этом облачении, понимаете?
— Да, я понимаю, — коротко ответил Сейер. — Вы в конечном итоге ответили на мой вопрос. Это мог быть он. А что касается упомянутого ада, он уже живет в аду.
Йонас сглотнул комок в горле.
— О чем вы говорили с Анни, когда сидели в машине?
— Она была неразговорчивой. Я развлекал ее, рассказывал о Гере и о щенках, которых она ждет.
— Она не казалась испуганной, или нервной, или что-то вроде этого?
— Нисколько. Она вела себя как обычно.
Сейер оглядел комнату и заметил, что она скудно меблирована, как будто еще не обставлена до конца. Но зато здесь было изобилие ковров: на полу и стенах, большие восточные ковры, с виду дорогие. На стене висели две фотографии: портреты двухлетнего светловолосого мальчика и подростка.
— Это ваши сыновья? — Сейер сменил тему.
— Да, — ответил Хеннинг. — Но фотографии уже довольно старые.
Он снова погладил собаку по черным, мягким, как шелк, ушам и влажной морде.
— Сейчас я живу один, — добавил он. — Наконец купил собственную квартиру в городе, на Оскарсгате. Этот дом для меня слишком велик. В последнее время я нечасто видел Анни. Ей стало неудобно навещать меня, когда жена уехала. Да и дети выросли, больше не надо было сидеть с ними.
— Вы торгуете восточными коврами?
— Я закупаю их в основном в Турции и Пакистане. Иногда в Иране, но там слишком накручивают цены. Я выезжаю туда пару раз в год и провожу там несколько недель. Проходится проводить немало времени в поездках. Я развиваю дело, — в его голосе прозвучало удовлетворение. — Я наладил хорошие контакты. Это самое важное — наладить отношения, построенные на доверии. У восточных людей непростое отношение к Западу.
Скарре протиснулся мимо стола и подошел к задней стене, которую целиком от пола до потолка покрывал большой ковер.
— Это из турецкой Смирны, — сказал Йонас. — Один из самых лучших моих ковров. Я вообще-то не могу позволить себе такой. Два с половиной миллиона узлов. Непостижимо, верно?
Скарре посмотрел на ковер.
— Говорят, их плетут дети? — спросил он.
— Зачастую, но не мои ковры. Это погубило бы репутацию заведения. Можно возмущаться этим, но факт остается фактом: дети плетут самые совершенные ковры. У взрослых слишком толстые пальцы.
Некоторое время они стояли и смотрели на ковер, на геометрические фигуры, становящиеся все меньше к центру, на разнообразные сочетания оттенков.
— Правда ли, что детей приковывают к ткацким станкам? — сдавленным голосом спросил Сейер.
Йонас сокрушенно покачал головой.
— Это кажется бесчеловечным, в ваших устах. Между тем, те, кто получает работу ткача, счастливы. Хороший ткач имеет еду, одежду и тепло. У него начинается настоящая жизнь. Если их и приковывают к станкам, то только по просьбе родителей. Часто один такой ткач содержит всю семью из пяти-шести человек. Так он может спасти мать и сестер от проституции, отца или братьев — от попрошайничества и воровства.
— Я слышал, что это всего лишь исключения, — сказал Сейер. — Когда они становятся старше и у них толстеют пальцы, они часто уже слепы или плохо видят из-за постоянного напряжения глаз во время работы за ковроткацким станком. И потом они вообще уже не могут работать. И сами заканчивают свою жизнь, как те же попрошайки.
— Вы слишком часто смотрели канал «ТВ-2», — улыбнулся Хеннинг. — Лучше поезжайте и посмотрите сами. Ткачи — это счастливые маленькие люди, пользующиеся большим уважением в народе. Но буржуазная мораль стоит на страже, когда речь идет о подобных вещах. Поэтому я держусь подальше от детского труда. Если вы когда-нибудь захотите приобрести ковер, приходите на улицу Каппелен. Я позабочусь о том, чтобы вы остались довольны покупкой.
— Я не думаю, что у меня будет такая возможность.
— Почему этот ковер в пятнах? — полюбопытствовал Скарре.
Йонас непроизвольно улыбнулся этой абсолютной неосведомленности и вместе с этим оживился, как будто разговор о его большой страсти был для него глотком почти яростной радости. Он загорелся.
— Это ковер кочевников.
Скарре ничего не понял.
— Кочевники все время переезжают, так? Изготовление большого ковра занимает у них примерно год. А шерсть они окрашивают с помощью растений. Которые им, соответственно, приходится срывать в разные времена года, в разной местности. Вот этот синий цвет, — он показал на ковер, — получается из растений индиго. Красный — из морены. Но внутри этого шестигранника другой красный, он получается из раздробленных костей животных. Этот цвет, оранжевый, — это хна, желтый — шафрановый крокус. — Он положил ладонь на ковер и провел вниз. — Это турецкий ковер, связанный узлами «гиордес». На каждом квадратном сантиметре около сотни узлов.
— А узоры? Кто их изобретает?
— Они уже сотни лет ткут одни и те же узоры, а некоторые из них даже не зарисованы. Старые ткачи путешествуют вокруг ткацких мастерских и поют для них узоры.
Старые слепые ткачи, подумал Сейер.
— Мы здесь, на Западе, — продолжал Йонас, — потратили много времени, чтобы открыть свое ремесло. Традиционно мы предпочитаем узоры из узнаваемых фигур, изображающие какой-нибудь сюжет. Поэтому первым делом наше внимание привлекли охотничьи и садовые ковры, они ведь содержат цветочные и животные мотивы. Я лично предпочитаю этот стиль. Широкая кайма как бы удерживает узор. Взгляд втягивается все глубже внутрь, а в середине мы находим что-то вроде сокровища. Как здесь, — он показал на ковер. — Вот этот медальон в центре. Извините, — вдруг перебил он сам себя. — Я говорю все время о себе и о своем… — Он выглядел смущенным.
