— зовут-де в кущи райские.
Прилетел архангел Гавриил. Стучит в железные ворота.
— Выходи, Прохор-страстотерпец! Жду тебя в садах райских.
А Проньке-то и невдомек, что за Прохор-страстотерпец? И в церкви-то про такого не читано, и от дедов не слыхано… Так и не отозвался архангелу Гавриилу. Ни с чем улетел архангел.
Изумился апостол Петр.
— От веку, — говорит, — эдакого не бывало, чтобы человечья душа после смертушки божьему соизволению перечила. На то ей земная жизнь дадена. А здесь, куды назначают, туды и ступай. В рай — так в рай, в пекло — так в пекло. А путать не моги. Слетай-ка ты за ним, Михаил-архистратиг. Он матрос, военная душа, а ты божьему воинству командир. Тебя он послушает.
Опоясался мечом Михаил-архистратиг, полетел.
Подступил к воротам адовым, ударил в железо рукоятью, загремел:
— Прохор-воин, выходи! Не здесь твое место. В раю твое место.
А Пронька притаился, молчит.
«Чур меня, — думает, — лучше не пойду. Уж больно ты, батюшка, грозен».
Постоял архангел у ворот, подождал, подождал, да и полетел назад ни с чем.
Так бы и остаться Проньке в аду на веки вечные, да на тот случай проходил мимо Микола Морской.
— Эх вы, — говорит, — одно слово — блаженные! На всякую рыбу своя снасть нужна!
Взял он боцманскую дудку, стал у райских дверей и засвистал к вину.
Как услыхал это Пронька, так и кинулся наверх из кочегарки своей — из пекла то есть.
Только черти его и видели. В ноль секунд явился, куды следует.
Служба солдатская
Стоял солдат на часах.
Стоял-стоял, скучал-скучал, и захотелось ему на родине побывать.
— Хоть бы, — говорит, — черт меня туды снес.
А он и тут как тут.
— Ты, — говорит, — меня звал?
— Звал.
— А на что?
— Да вот нельзя ли мне у своих побывать, на деревне?
— Отчего нельзя? Можно. Давай душу в обмен.
— Э, нет, — говорит солдат. — Кто же раньше сроку платит? Сначала на побывке побываю, а потом и душу вон.
— Ладно. Ступай себе.
— Да как же я службу брошу? Как с часов сойду?
— А я за тебя постою.
Так и уговорились: солдат год на деревне поживет, а черт за него службу отслужит.
— Ну, скидывай! — говорит черт.
Солдат все казенное с себя скинул — и сейчас дома! Оглянуться не успел.
А черт на часах стоит. Хорошо стоит, браво — эдаким чертом. Ну, прямо не солдат, а ефрейтор!
Подходит генерал — любуется.
— Молодец! Орел!
Да вдруг и осекся.
— Это что такое? Что случилось?
А то и случилось, что все на парне по форме, а ремни — нет. Ремни как полагается носить? Крест-накрест. А они у него все на одном плече.
Черт и так и сяк — не может по-правильному надеть. Не выносит он креста на груди.
Генерал его в зубы, а после — порку. И пороли черта кажный день. Так — всем бы хорош солдат, а ремни все на одном плече.
Начальство говорит:
— Что с этим солдатом подеялось? Никуда не годится. Надо его опять в исправность привесть.
Надо, так надо! Весь год приводили черта в исправность — пороли, как сидорову козу.
Он уж насилу-насилу солдатика своего дождался.
Только завидел его — очумел от радости.
— Ну вас, — говорит, — со службой вашей солдатской! И как это вы терпите!
Скинул с себя все долой — и бежать.
И про душеньку-то купленную вовсе забыл — так она, грешная, и осталась под казенной шинелькой, под солдатскими ремнями.
Копченое яйцо
Жил на свете один молодой офицер. И пришлось ему со своей ротой стоять в глухих лесных местах. Живут, службу служат — ничего.
И вот перевелся у них русский табак — махорка, значит.
Что тут делать? Собрал он свою команду — пять молодых солдат — и говорит:
— Ну, братцы, как мы теперича без русского табаку жить будем? Надо нам как-нибудь наживать. А коли нельзя — так напишем приговор, подпишем и уйдем.
Они так и сделали. Написали приговор и все пятеро подписались.
Офицер и говорит:
— Ну, братцы, этой ночью, как можно, не спите. Соберите одежу свою и отправимся.
Вот они стали собираться, а другие солдаты спрашивают:
— Это вы на что платье свое сбираете?
— Так что надо нам это все завтра утречком к прачке снесть.
Ну к прачке, так к прачке. Их больше и не спрашивают.
И вот пробило двенадцать часов. Караульный задремал. Они вышли за ворота, поклонились на все четыре стороны и пошли себе.
Офицер этот и говорит:
— Ну, братцы, куда же мы пойдем?
Солдаты отвечают:
— Пойдемте в лес, чтобы нас никто не видал, а не то увидят, дак поймают.
Пошли лесом — сначала по тропочке, а потом и тропинка потерялась. Без дороги идут.
Шли, шли. Видят — в самой чащобе стан стоит. И стан этот весь землей оброс.
— Зайдемте, — говорят, — братцы! Отдохнем малость — поутомилися.
Зашли в стан. Разложили огонек, наварили кой-какой пищи в котелках своих и пообедали. Все бы хорошо, одно плохо: после обеда еще пуще курить охота. Снарядились они поскорей и дальше пошли.
Лес кругом густой стоит, а меж дерев — глядят — дорожка вьется.
Офицер и говорит:
— Пойдемте, братцы, по этой дорожке, посмотрим, куда она ведет.
Пошли. Идут-идут, конца-краю ей нет, дорожке этой самой.
Наконец, выходят на поляну, а поляна вся, как есть, дровами заложена — земли не видать. Ну, словно биржа какая! Стенка за стенкой.
Вот они пробираются меж поленницами и видят: в этих дровах, в самой середине, сложена печка. И пламя из этой печки так и чешет, так и бьет, а никого около нету. Прямо — диво!
Офицер глядел-глядел и говорит:
— Ну, братцы, вы как желаете, а я тут и остался. Хочу я узнать, что это за печка такая. Кто со мной?
Никого нет. Не хотят солдаты в лесу
