друзьям.
– Это касается Катерины…
Артемио посмотрел на него с нескрываемым презрением:
– И ты всерьез решил, что я буду говорить о ней с тобой?
– Да.
Неожиданно для Сальваторе, Фоски рассмеялся его ответу.
– Ну, хорошо, давай поговорим о Катерине. Только не здесь – вся эта тицианова вымученная женственность угнетает меня. Пошли в мой кабинет.
Артемио Фоски действительно ухитрился стать директором Галереи Боргезе – об этом гласила табличка на двери кабинета, в который он провел Кастеллаци. Кабинет был обставлен настолько по-современному, что Сальваторе сразу стало в нем неуютно. Фоски сел в кресло, которое на вид казалось безумно жестким и узким, и показал, что готов слушать. Кастеллаци не был уверен, что выдержит еще несколько уколов от Фоски, поэтому решил перейти сразу к самому главному:
– Я не испытываю ни малейшего удовольствия от твоей компании, как и ты от моей, поэтому, давай мы не будем растягивать эту взаимную неприятность. Мне нужно от тебя лишь одно. Чтобы ты назвал место, откуда Катерина родом.
Фоски откинулся в кресле и, сведя кончики пальцев, задумчиво посмотрел на Кастеллаци.
– Так ты пытаешься ее найти! Думаешь, что, уйдя от тебя, она отправилась домой?
Фоски злорадствовал – Сальваторе ясно это слышал в его насмешливом тоне.
– Да, я думаю, что она уехала домой… Ты поможешь мне?
– А зачем мне это делать?
– Потому, что это ничего тебе не стоит и потому, что я об этом прошу.
– А кто ты для меня, Сальваторе?
– Я человек, которого любила Катерина…
При этих словах Артемио вскочил на ноги и, уперев руки в столешницу, прокричал, явно выйдя из себя:
– Не смей!.. Не смей, мерзавец! Не смей тыкать меня в то, что она тебя любила!
Запал Фоски неожиданно быстро иссяк, и он рухнул в кресло. Сальваторе никак не прокомментировал его выпад, отчаянно сдерживая собственный гнев. В дверь постучали, и Фоски раздраженно крикнул:
– Да, все нормально! Нет, мне не нужна помощь! Убирайтесь! Меня ни для кого нет!
Через минуту Артемио заговорил, прикрыв глаза рукой:
– Я ненавижу тебя, Сальваторе. Всем сердцем.
– Я уже много лет назад ответил на твои обвинения: Катерина ушла от тебя еще до того, как я появился на горизонте. У нее не было перед тобой никаких обязательств и уж тем более их не было у меня.
– А ты знаешь, сколько раз я пытался ее вернуть? Знаешь, сколько ночей провел без сна? Сколько выпивки вылакал?
– Не больше, чем я… Артемио, я не виноват, что Катерина выбрала меня.
– Нет, виноват! Ты что, думаешь, что я слепой и глухой? Я прекрасно видел, что за твоими разговорами о кино и картинах, за твоими стихами и ядовитой бравадой скрывалась банальная похоть. Ты просто хотел ее трахнуть! А я любил ее… Что, скажешь, что я неправ?!
– Скажу, что ты завистливый ублюдок, который не любит никого кроме себя. Причем, ублюдок недалекий, раз все еще не можешь понять, что если я заставил себя прийти к тебе через двадцать лет после расставания с Катериной, значит, дело было не только в трахе.
– Да ты даже не запомнил, откуда она родом! Ты ничего не знаешь о Катерине!
– Нет, Артемио, ты лжешь. Я знаю, что она не боится щекотки, знаю, что иногда она грязно ругается во сне, знаю, что если провести кончиками пальцев у нее от шеи вниз, между лопаток, она вздрогнет всем телом, как от внезапного порыва ветра, знаю, что она жутко неаккуратно завтракает, поэтому предпочитает делать это неодетой, знаю, что она не может сдержать слез, когда я читаю ей вслух «Даму с камелиями», знаю, что Тициана она любит даже больше, чем Рафаэля! Да, я не запомнил название городка, из которого она приехала в Рим, но лишь потому, что настоящим домом для нас была наша квартира – ее адрес я прекрасно помню!
Фоски, казалось, не слышал ничего из того, что сказал Сальваторе. Он что-то шептал себе под нос, и Кастеллаци потребовалось приложить усилие, чтобы расслышать:
– Ненавижу… Ненавижу… Ненавижу…
– Ты жалок, Артемио! Я еще, когда ты попытался испортить мне карьеру, пожелал тебе захлебнуться в собственной желчи – досадно, что из множества моих желаний сбылось именно это.
Эти слова подействовали на Фоски, как разряд тока. Он перестал шептать, успокоился, подобрался и посмотрел на Сальваторе уже спокойно. Кастеллаци, заметив эту перемену, решил попробовать еще раз:
– Артемио, все получилось так, как ты хотел. Ты желал мне поражения – я проиграл… Ты женился в итоге?
– Да, но это не отм…
– Послушай меня! Не перебивая, не огрызаясь. Хоть раз просто выслушай! Вы сейчас вместе?
– Да, уже семнадцать лет.
– А что она подарила тебе на последнюю годовщину?
– Сборник репродукций Модильяни.
– Любишь Модильяни?
– Терпеть не могу, а она просто без ума… Раздражает до ужаса!
– Где этот сборник сейчас?
– У меня дома в кабинете.
– Ты ведь держишь его только, чтобы твоей жене было приятно?
– Да, наверное.
– Ты любишь ее, Артемио?
– Она мать моих детей…
– Ты счастлив с ней? Постарайся ответить честно, без лживой ностальгии, без стенаний по несбывшемуся. Ответь сам себе – счастлив ли ты в браке? Можешь даже не говорить ответ вслух…
Я так и не женился, Артемио. Мне не дарят бесполезные глупости на годовщину, у меня нет детей. Я до сих пор живу в квартире, которую считал нашим с Катериной домом, но которая так и не стала домом мне одному. Единственная женщина, с которой я был счастлив, ушла не простившись, не оставив адреса или телефона. Я уже много лет не работаю в кино. Все, чего ты мне желал, сбылось, Артемио. Поэтому я прошу, просто по-человечески прошу: скажи, как назывался родной город Катерины? Дай мне шанс обрести хотя бы успокоение, раз уж я упустил счастье.
Сальваторе замолчал. Он сделал все, что мог. Умолять он Фоски не собирался, поэтому, если призыв к человечности Артемио не возымеет эффекта, Катерина так и останется для Кастеллаци в далеком прошлом. Через пару минут тишины Фоски заговорил:
– Катерина выросла не в городе, а в поместье.
– Не знал, что она была из знатной семьи…
– Не знал…
Фоски улыбнулся, но на этот раз улыбка была грустной, а не злой.
– Сальваторе, пообещай мне, что, когда я назову тебе поместье, ты встанешь, выйдешь из моего кабинета и никогда больше не появишься в моей жизни.
– Обещаю.
– Поместье называется Ривольтелла, это недалеко от Верчелли.
– Спасибо, Артемио.
– Теперь уходи.
Сальваторе встал и направился к двери. Уже на пороге Фоски окликнул его:
– Знаешь,
