Блюмов уже не видел, как стоящий в стороне тип неожиданно заволновался.
— Милиция!!! — испуганно завизжал он и бросился наутек, но одновременно несколько рук остановили его и поволокли к машине.
Подростков охватила паника. Из уверенных и сильных они вдруг превратились в жалких и беспомощных. Бежать было некуда.
Несколько лиц одновременно склонилось над неподвижным телом. Кто-то охал, обрушивая в воздух проклятья. Появилась «скорая»…
***
В поезде было душно. Чтобы уединиться от пассажиров и кошмарного сна действительности, Блюмов направился в тамбур. Навстречу по узкому проходу шла проводница, переполненная избытком нерастраченной юности и девичьего счастья. Блюмов горько улыбнулся: «Сколько лицемерия в мире этом…»
Обладательница безукоризненно стройной фигуры направила на Блюмова взгляд томно-коричневых глаз. Свежие, поэтичные, с детским недоумением и непосредственностью заглядывающие прямо в его душу.
Все существо Блюмова сжалось, словно пружина, и вдруг, освобождаясь из-под препятствия, рванулось на свободу, сокрушая сопротивляющееся сознание. Помимо воли и желания, поведение незаметно стало подстраиваться под сложившуюся ситуацию. Вкрадчивый голос Блюмова одновременно преподносил комплимент и спрашивал, просто и непринужденно вовлекая в разговор девушку:
— Милая, у вас, конечно же, найдется чашечка чая и номерок журнальчика с кроссвордом?
— Для вас с большим удовольствием найдется, — в благодарность за внимание, подчиняясь тону и продолжая его, с улыбкой ответила проводница.
Неприятные мысли, вся злость на свое недавнее бессилие, на безучастие других легко и просто стали растворяться. К Блюмову возвращалась прежняя уверенность, возвышая его над окружающими.
Когда Вы стоите на моем пути,
Такая живая, такая красивая…
Муня
— Пап, а пап? Ты возьмешь меня с собой застреливать Муню?
Егор Кузьмич обедал. Желтые от табака шершавые пальцы блестели от жира, выцветшие от курения губы отделяли от тонких костей мясо. Он проглотил недожеванный кусок, строго посмотрел на сына и ответил:
— Нечего там тебе делать.
— Возьми меня, папа…
— Нечего там тебе делать, — с расстановкой повторил Егор Кузьмич.
— Папочка…
— Ну, возьми его, Егор, — вмешалась в разговор мать. — Реву будет на целый день, а у меня работы по горло.
— Папочка, возьми…
— Ладно, — с неохотой согласился Егор Кузьмич. — Оденься потеплее, сапожки резиновые обуй, вода кругом. И Муню найди, пока я ем.
— Ура-а-а-а, — запрыгал от радости Егорка, запихивая в карман кусочек хлеба и выбегая во двор. — Мунь, Мунь, Мунь…
На голос, размахивая хвостом, неслась Муня. Перед Егоркой она остановилась, выгнула спину и, почти касаясь животом земли, поползла. Добралась до ног, доверчиво положила вислоухую голову в протянутые навстречу руки, а лапы, с белыми ободками внизу, расположила между ног. Егорка, присев, попытался обнять ее за лохматую шею, но Муня, изловчившись, вывернулась и, как бы извиняясь за непослушание, ткнула влажным носом в нос Егорки, лизнув одновременно щеку, выражая таким образом и доверие, и преданность маленькому хозяину.
Егор Кузьмич тем временем неторопливо снял висящую возле кровати двустволку. Привычным движением переломил ее, прищурил левый глаз и внимательно посмотрел в каждый ствол. Оставшись доволен их чистотой, громко щелкнул языком и закрыл ружье.
— Порядок.
— Егор, а может, не надо, а? Ну, отдадим кому-нибудь. Авось кто и возьмет, жаль как-то убивать…
— Нет, мать. Никто ее не возьмет, не охотничья она, да и возраст…
Увидев на крыльце Егора Кузьмича, Муня неожиданно вздрогнула, почти незаметно выскользнула из рук Егорки и в растерянности уставилась на хозяина и ружье. Егорка первый раз видел ее такой. Всегда беззаботная, ласковая ко всем, она мгновенно изменилась. Глаза наполнились мольбой. Егорке показалось, что они плачут. Он не раз видел, как Муня, поджав хвост, с лаем, стараясь не терять достоинства, защищала от проходящих мимо двор. Но теперь она молчала.
В лес уходили втроем. Егор Кузьмич, вдавливающий большими каблуками первую весеннюю траву, и Егорка, оставляющий маленькие, наполняющиеся водой лунки. Муня бежала впереди. Останавливалась, всматривалась в лицо Егора Кузьмича, пыталась угадать, куда нужно бежать, через некоторое время оборачивалась, вновь вглядывалась в лица, снова бежала, снова останавливалась…
Молодая луговая трава встречала людей и собаку легким покачиванием. На фоне птичьих голосов кое-где слышались басы отяжелевших за зиму шмелей. Занятые своими делами, суетились букашки. Природа пробуждалась от холодного зимнего сна.
Путь идущим неожиданно преградила поваленная береза. Егор Кузьмич остановился и с нескрываемым любопытством стал ее рассматривать. Срубленное дерево, обливаясь, словно слезами березовым соком, из чудом сохранившейся живой ветки тянуло к солнцу рождающиеся листочки. Егор Кузьмич перевел взгляд на ольху, как бы пытаясь сравнить живое дерево с изувеченным, снова на березу, но уже полную энергии и сил.
— Засуха будет, — обращаясь непонятно к кому, проворчал он.
— Что, пап? — переспросил подбегающий Егорка.
— Засуха, говорю, будет — видишь, береза выпускает листочки раньше ольхи? — пояснил Егор Кузьмич.
— А почему Муня боится нас, а, пап? — неожиданно спросил Егорка, недовольный ответом отца.
— С чего ты взял? — насторожился тот. И добавил, пытаясь отвлечь сына от неприятного разговора: — Иди, посмотри, много ли воды в нашем лужку, сенокос скоро, — а про себя: «Вечно эта мать лезет не в свое дело…»
Егорка ушел смотреть лужок, а Егор Кузьмич поспешно снял ружье. Из-за кустов боязливо выглядывала Муня. Глаз ее уже не было видно, зато отчетливо вырисовывался белый треугольник шерсти, прямо на груди, между лап. Почему-то только сейчас Егор Кузьмич обратил на него внимание. Отчетливый, как букет цветущих подснежников на фоне почти сливающейся с деревьями Муни…
Волна неожиданного грохота пробежала по лесу. Белый треугольник, описав неестественную дугу в воздухе, исчез. Пронзительный визгливый лай на миг заполнил воздух и захлебнулся на высокой ноте. Напуганная необычными звуками природа на миг замолчала.
Егор Кузьмич опустил ружье, прошел несколько шагов вперед, туда, где оборвался лай, остановился и вслушался в очнувшийся лес. Воздух заполнили встревоженные птичьи голоса.
Он закинул за спину двустволку и заспешил к лужку. И
