досужие словопрения. Чтобы легче побеждать оппонентов, эти философы, в частности, разработали целый ряд софизмов — ловких словесных ухищрений, запутывавших собеседника, но построенных обычно на незаметной подмене понятий.
Вот, например, известный «рогатый софизм»: «Чего ты не терял, то у тебя есть. Рогов ты не терял? Значит, ты рогат». Тут-то как раз найти подвох очень просто, но приведем и случай посложнее — «критский софизм». Суть последнего такова. Критянин говорит: «Все критяне — лжецы». Верить ему или не верить? Вопрос ответа не имеет, — точнее, имеет одновременно два ответа, исключающих друг друга, — и да, и нет. Ибо, если он говорит правду, то, значит, есть хоть один критянин, говорящий правду, и не все критяне — лжецы, то есть говорящий лжет. Ясно, что подобная словесная эквилибристика Диогена привлечь не могла. В целом мегарская школа не внесла значительного вклада в развитие античной философской мысли.
Упомянутый же в процитированном свидетельстве Эсхин (Эсхин Сократик, как его называют, чтобы не путать с известным оратором Эсхином, тоже жившим в IV в. до н. э.) собственной школы не основал, но и занятия философией после смерти учителя не оставил. Он пытался совершать философские поездки, — например, посетил сиракузского тирана Дионисия, визиты к которому стали настоящей модой для философов первой половины IV в. до н. э. Насколько можно судить, Эсхину как-то не везло. Большинство других представителей сократиков относились к нему с неким пренебрежением. Вряд ли из-за его не очень высокого социального происхождения (Эсхин был сыном колбасника, см.: Диоген Лаэртский. II. 60). Например, Федон — еще один слушатель Сократа — был вообще отпущенным на волю рабом, но его авторитета это не умаляло, и он создал свою школу (так называемую элидо-эретрийскую).
Насколько можно судить, Эсхин, будучи человеком застенчивым, прежде всего сам недооценивал собственные способности и не решался конкурировать с более прославленными коллегами. Так, он не создал собственной школы потому, что «слишком знамениты были школы Платона и Аристиппа» (Диоген Лаэртский. II. 62), и ограничился в основном написанием философских диалогов (ни одно сочинение Эсхина, к сожалению, не сохранилось). Есть предположение, что сам жанр сократического диалога изобретен именно Эсхином, а Платон и другие потом подхватили это нововведение. Во всяком случае, диалоги Эсхина относятся к числу самых ранних: «На него даже наговаривали… будто большая часть его диалогов писана на самом деле Сократом, а он раздобыл их у Ксантиппы (вдовы Сократа. — И. С.), и выдал за свои» (Диоген Лаэртский. II. 60).
Но вернемся к Диогену. Итак, он сделал свой выбор. «Придя в Афины, он примкнул к Антисфену. Тот, по своему обыкновению никого не принимать, прогнал было его, но Диоген упорством добился своего. Однажды, когда тот замахнулся на него палкой, Диоген, подставив голову, сказал: «Бей, но ты не найдешь такой крепкой палки, чтобы прогнать меня, пока ты что-нибудь не скажешь». С этих пор он стал учеником Антисфена и, будучи изгнанником, повел самую простую жизнь» (Диоген Лаэртский. VI. 21).
А в дальнейшем имела место иногда встречающаяся ситуация — ученик, превзошедший собственного учителя на его же поприще. Диоген со временем стал уличать самого Антисфена в непоследовательности.
«Диоген… хвалил, впрочем, не столько его самого (Антисфена. — И. С.), сколько его учение, полагая, что только оно раскрывает истину и может принести пользу людям; сравнивая же самого Антисфена с его учением, он нередко упрекал его в недостаточной твердости и, порицая, называл его боевой трубой — шума от нее много, но сама она себя не слышит. Антисфен терпеливо выслушивал его упреки, так как он восхищался характером Диогена, а в отместку за то, как Диоген называл его трубой, он говорил, что Диоген похож на овода: овод машет своими крылышками почти не слышно, но жалит жестоко. Острый язык Диогена Антисфену очень нравился: если всадникам достанется конь норовистый, но смелый и выносливый, его тяжелый нрав они переносят охотно, а ленивых и медлительных коней терпеть не могут и от них отказываются. Подчас Антисфен подзадоривал Диогена, а иногда, напротив, пытался обращаться с ним мягче: так поступают и те, кто, изготовляя струны для музыкальных инструментов, сильно натягивают их, но тщательно следят за тем, как бы они не порвались» (Дион Хрисостом. Речи. VIII. 1–4).
Видимо, есть закономерность в том, что, хотя философия киников ведет начало от Антисфена, в дальнейшем (и вплоть до наших дней) кинизм стал устойчиво ассоциироваться прежде всего с Диогеном. Учитель по большей части говорил и писал; его сферой было слово. А вот ученик стал претворять слово в дело и в результате воплотил кинический образ жизни во всей его чистоте и полноте.
Антисфен мог ходить в дырявом плаще, но вот представить его живущим в пифосе вряд ли получится, и в глазах Диогена он, соответственно, представал в некоем роде «чистоплюем». А ведь пифос был лишь одним из элементов Диогеновой добровольной аскезы.
«Желая всячески закалить себя, летом он (Диоген. — И. С.) перекатывался на горячий песок, а зимой обнимал статуи, запорошенные снегом» (Диоген Лаэртский. VI. 23). «Босыми ногами он ходил по снегу… Он пытался есть сырое мясо, но не мог его переварить» (Диоген Лаэртский. VI. 34). «Увидев однажды, как мальчик пил воду из горсти, он выбросил из сумы свою чашку, промолвив: «Мальчик превзошел меня простотой жизни». Он выбросил и миску, когда увидел мальчика, который, разбив свою плошку, ел чечевичную похлебку из куска выеденного хлеба» (Диоген Лаэртский. VI. 37).
Можно сказать, что если Диоген — главный практик кинизма, то Антисфен — скорее теоретик. Не случайно в одной античной эпиграмме о нем сказано так:
В жизни ты, Антисфен, был настоящей собакой,
Но не зубами кусал — словом больней задевал.
(Диоген Лаэртский. VI. 19; курсив наш. — И. С.)
Из-за того, что между учителем и учеником наблюдаются определенные различия (впрочем, мы бы назвали их скорее количественными, чем качественными), из-за того, что Антисфен не довел еще до логического предела философию кинической школы, в исследовательской литературе иногда предпринимаются попытки вообще исключить его из числа мыслителей, принадлежащих к этой школе{65}. Он, дескать, был всего лишь последователем Сократа, а к кинизму не имел прямого отношения. Последний на самом деле создан Диогеном, сведения о связях которого с Анти-сфеном легендарны. Для подтверждения этой точки зрения ссылаются на одно место у Аристотеля (Аристотель. Метафизика. 1043b24), в котором упоминаются некие «антисфеновцы» как категория вроде бы отличная от киников как таковых.
Однако подобная позиция, отрывающая двух философов друг от друга, представляется совершенно неоправданной. Различия — дело естественное,
