class="p1">— Кто ей позволит выйти… Смешно. — Пожала плечами Катя.
— Знаешь, я всегда поражался, почему ты, с твоими мозгами, так плохо разбираешься в жизни. Как это получается, дура — дурой, а в науках корифей?
— Бывает. Ты, вон ориентируешься в быту, как щука в пруду, а инженер из тебя никакой, — не осталась в долгу Катя.
— Комплиментами обменялись. И хватит. Пора обсудить более важные вещи.
Тенгиз нацедил из бочонка немного молодого вина. Оно почти не пьянило и не мешало думать. Катя видела, что Тенгиз, против обыкновения, в затруднении, еще ничего не решил.
— Начнем с главного, — начал Тенгиз. — Союз скоро развалится и мы должны решить, что будет с нами дальше. — Он жестом остановил Катю. — Подожди возражать. У меня круг общения шире, я более информирован. Грузии всегда нужен был сильный патрон. Сначала Византия, потом Турция, монголы, арабы. А ныне Россия нам надоела. Потому что ослабла. Подожди, здесь еще американцы будут! Искусством, кухней, мудрой беседой да харизмой не проживешь.
— Любви к центру тут и не было. Но Москва, как бы ни ослабла, сильнее.
— Протесты в Тбилиси только начались, расходиться никто не собирается. Все настроены стоять до конца.
— Они настроены или их настроили?
— Какая разница? Настроили, конечно, но долго убеждать их не пришлось. Недовольство бьет через край. Натерпелись. А виноват кто? Внешний враг, как обычно. Ну, не они же сами!
— Митинг разгонят, — равнодушно протянула Катя, — главари посидят недельку под арестом.
— Нет, Катюша. Ослабили цензуру — ослабло и всевластие. У одних окончилась вера, у других улетучился страх. И никто, подумай, никто не осуждает верховную власть. Один народ возмущается другим народом.
— Но власть-то еще не пала.
— Местная власть уже пала. Милиция разгонять повстанцев не будет, она даже охраняет этот митинг. Армию, конечно, не привлекут. Это и московская публика не одобрит.
Напоминание о московской публике было как раз к месту.
— Может быть, самое время махнуть в Москву?
— Так ведь не сразу же. Нужно подготовить место работы и место проживания. Ты ведь не собираешься везти Бондо на съемную квартиру? Мы не можем уехать отсюда ни с чем. А пока тихо и без скандалов проживем какое-то время здесь.
— Как ты это мыслишь? Ну ладно, ты будешь ходить гоголем перед приятелями, я это перетерплю. Но призови к порядку Тину, она превратит ребенка в неврастеника.
— Катя, ну что ты такое говоришь, как я могу приказать что-нибудь матери? Надо перетерпеть, ничего не попишешь. Сама подумай, Бондо вырастет и начнет нами распоряжаться?
— Напугал! — Хмыкнула Катя. — Да он и сейчас нами командует. Но поговори с ней по-хорошему. Всё-таки она была директором школы, русской школы, между прочим.
— Так ведь она тоже под гнетом окружения, подруг, соседей.
— Причем тут окружение, Тенгиз? Внутри нашего дома никого нет. Способна она, по крайней мере, не диктовать мне, как я должна общаться с сыном!
— Катюша, здесь всё не так легко, она, ведь, не поймёт, если я буду говорить с ней откровенно. Я могу упросить ее терпеть и не вмешиваться. Но об этом на следующий же день узнают все.
— Неужели побежит жаловаться на тебя соседям? Я так не думаю, ты уж слишком перестраховываешься.
— Да не побежит она! Проговорится. И потом, проблема, если уж быть до конца честным, не только в окружающей среде. Она и сама уже заражена. И заражает других.
Тенгиз тяжело вздохнул, и Кате показалось, что за последние сутки он резко осунулся. Она придвинулась и взяла его за руку.
— Послушай, не слишком ли ты их боишься? Ты таким не был. Тебя не пугали ни партком, ни ректорат. Ты даже не страшился наших всесильных органов.
— Ой, Катя, сила толпы кошмарнее государственного диктата. Ощути это кожей! Фанатик убежден до конца и способен совершить страшное. Он уверен, что история его оправдает…
— И что ты предлагаешь? Может быть, мне с Бондо переждать это время в Москве? У Юли, например, полно места. Но ты не задерживайся, а то я, глядишь, кого-нибудь там присмотрю. — Катя кокетливо повела плечами.
Тенгиз картинно вздохнул, но в этот момент послышался призывной голос Бондо, и Катя пошла на зов. У дверей детской она почти столкнулась с Тиной, но та угрюмо сделала вид, что случайно проходила мимо. «А ведь это выход, — вдруг сообразила Катя. — В натянутых отношениях мы вполне могли бы мирно сосуществовать».
30. Саперные лопатки
Всё сложилось хуже, чем предполагали Тенгиз и Катя. Митинг в Тбилиси не прекращался несколько дней и страсти ужесточались. «СССР — тюрьма грузинского народа», скандировала толпа. Оба они с этим лозунгом не были согласны. «СССР — тюрьма народа», это было бы правильно. Местные тузы всюду презирали шестерок, скудное снабжение было везде, дефицит раздавали своим, дороги не приводили в порядок нигде, и все были опутаны надоевшими лозунгами.
Протестующие отгородились от возможного нападения и перекрыли входы на площадь грузовиками, автобусами, троллейбусами. За ними караулили милицейские посты. Далее застыли боевые машины десанта, которые прислала армия.
Бондо мирно спал, а Тина подвывала в своей комнате. До поздней ночи они следили за событиями. Обсуждать новости не хотелось, да их и не было. Легли отдохнуть, а утром, 9 апреля, наступила страшная развязка.
Обычно ночью часть протестантов покидала митинг, в надежде вернуться утром. Но перед рассветом военные окружили поредевшую до нескольких тысяч толпу и стали вытеснять ее с площади. Кое-кто сопротивлялся, основная масса бросилась прочь, а выходы они сами перед этим перекрыли. Многие пострадали в давке. В результате — два десятка погибших и сотни раненых. Военные применили газы и саперные лопатки.
Всех поразило применение саперных лопаток, от которых оставались рубленые раны, хотя жертв от газов и давки было больше. Газы — оружие массового поражения, нападающий не видит воочию жертву и, словно бы, не осознает себя палачом, он, как бы, просто отпугивает. Но на детей, женщин и молодежь поднималась рука, вооруженная этим иезуитским предметом!
Сидя перед телевизором, Катя неожиданно ощутила свою вину в этих ужасных событиях. Как будто это она рубила с плеча. Отвернулась от Тенгиза, опустила голову на грудь и не смогла встать даже в ответ на голос Бондо. Тенгиз сходил в детскую и вернулся к жене.
— Катюша, отбрось эмоции и рассуждай здраво. — Обнял он Катю. — Ты-то тут причем?
— Мне стыдно — и всё. Это выше меня.
— Попробуй рассуждать здраво. Местные недолюбливают чужаков, а ты стыдишься за своих. Улавливаешь сходство противоположностей?
— Конечно, меня эти переживания не красят. — Прерывисто вздохнула Катя. — Со мной никто не советовался,
