маленького.
Помню тот проклятый поезд, на котором везли нас немцы в неволю в Германию, и как силой отнимали тебя от меня. А ты протягивал ко мне ручонки и все кричал: «Мама, мамочка!»
Больше я ничего не помню, потому что потеряла от горя сознание.
Я все время верила: живой ты, найду я тебя, обязательно найду. После войны я везде тебя искала, но все напрасно. Куда я только не писала, в каких только детдомах не была.! Многих находила я однофамильцев с такими же именами. Но все они были чужими, не ты. И вот увидела я фотографию в газете. Твою фотографию! Материнское сердце не обманешь, кровь родную не проведешь! Узнав, что ты в Москве, сразу же хотела ехать, но врачи не разрешают. Как же хочется, Володенька, поскорее обнять тебя и поцеловать. Приезжай ко мне, мой родной, свидимся. Твоя мама».
Владимир еще раз пробежал глазами строчки. Снова посмотрел на конверт.
Распечатал второе письмо.
В нем той же рукой сообщалось, что Александра Феодосьевна в настоящее время находится на излечении в больнице, что состояние ее крайне тяжелое и что они, врачи, даже опасаются за ее жизнь. Его приезд более чем желателен.
Они шли с главным врачом по длинному коридору больницы, удивительно похожему на вагон поезда. Игорь Михайлович придерживал Володю за руку, отчего наброшенный халат все время сползал с плеча. У одной из палат они остановились.
— Ну, смелее,— тихо произнес главврач и легонько подтолкнул его к двери.
Володя вошел. Он узнал ее сразу.
Она лежала в правом углу, у самого окна.
— Мама,— тихо произнес он.
— Володя! Володенька, сынок!.. Вот и свиделись... Только обнять тебя уже не могу... Нет сил... Конец скоро...
Владимир наклонился, взял ее худую старческую руку в свою.
— Ну что ты, мама, все будет хорошо. Вот увидишь, все обойдется. Ведь у тебя теперь есть сын...
Они сидели долго.
Сначала Володя слушал ее, а потом рассказывал о себе, о том, как живет, работает.
— Не женился еще? — спросила она его.
— Нет.
Володя замолчал, вспомнив о Юле.
«Как это я ей даже не позвонил перед отъездом?»
— Ты говори, говори. Я слушаю...— ласково попросила она, испугавшись, что прервала его.
Принесли обед. Володя пододвинул тумбочку, помог ей удобнее поставить тарелку, намазал маслом хлеб.
— Сыночек,— прошептала она,— любимый мой, спасибо тебе...
Через день она умерла.
— Все тебя звала, Володя,— рассказывала ему нянечка.— Говорила, что теперь она счастливая, что пересилит болезнь. Гордилась тобой, всем фотографию из газеты показывала. Все рассказывала, как нашла тебя.
Домой Владимир добирался поездом. Самолетом лететь не хотелось.
— И где это ты пропадал целую неделю? — укоризненно выговаривала ему мать, когда он вернулся в Москву.— Говорил, в командировку уехал, а тут со стройки звонили, сказали, что ты вроде взял отпуск за свой счет. Нехорошо родную мать обманывать!..
Володя ничего не ответил.
ЧУДО
Мишка работал в цехе уже более двух месяцев, но за это время ни с кем так и не подружился. Казалось, что все навязываются ему в друзья, норовят заглянуть в душу. А он этого терпеть не мог. И когда Вадим Исаев, чья фотография висела на заводской доске Почета, однажды спросил, почему он не надевает спецовку, Мишка так ему отрезал, что все в раздевалке даже обернулись.
Работал он неважно. Нельзя сказать, чтобы не старался или не хотел. Просто не получалось.
«Зря не согласился тогда с кадровиками»,— думал Мишка.
Он хорошо помнил тот разговор в отделе кадров, когда впервые переступил порог завода.
Кабинет был небольшой. Стол, два стула, металлический сейф, тумбочка у окна.
— Работать, значит, к нам,— с улыбкой подавая руку, сказал седоволосый мужчина.— Это хорошо... Люди нам нужны. Ну а документы принес?
Мишка видел, как нахмурился кадровик, когда прочитал его справку об освобождении из заключения.
— Так, так... А направление из исполкома есть? Мишка достал бумагу.
— Есть, значит,— протянул начальник отдела кадров.— Где же ты профессию токаря получил?
— В колонии, пробормотал Мишка и поднялся со стула.
— Да ты что встал? — негромко произнес седовласый.
Беседовали они больше часа.
— Советую начать с ученика,— сказал под конец кадровик.— А потом уже будешь работать самостоятельно за станком.
— Нет,— наотрез отказался Мишка.— Не возьмете сразу токарем, к вам не пойду!
— Ишь какой горячий! Смотри, я тебе добра желаю...
Его взяли токарем.
Сначала все шло как будто ничего, а потом цех получил новое задание.
— Брак, Князев. Сплошной брак,— встретили его в ОТК, когда Мишка принес партию продукции.— Принять не можем.
— Что же это ты, браток? — басил сосед.— А еще разряд имеешь! Нехорошо это как-то получается...
— Тебе-то что? — огрызнулся Мишка.— Отвечай за себя, а ко мне не приставай!
О Мишкином прошлом в цехе знали не все. Но те, кому была известна судьба этого замкнутого грубоватого паренька, старались относиться к нему с участием. Но Мишка никого к себе не подпускал.
Не подпустил он и Вадима, когда тот второй раз подошел к нему:
— Чего мучаешься? Ведь тут нужно смекнуть, в чем дело, и все. Давай покажу, и брака больше не будет.
Вадим хотел уже остановить Мишкин станок и высвободить зажатую деталь, но тот почти оттолкнул его.
— Не тронь! — закричал он.— Отойди!
— Ну как знаешь...
Время шло. Брак не снижался.
— Послушай, Миша,— обратился к нему как-то начальник цеха,— может, тебе пока не браться за эти детали?
— Это почему же? — насторожился Мишка.
— Ну, хотя бы потому...— начальник замялся, подбирая слова.
— Не получается, да? — опередил его Князев.— Ну и что? У меня же не получается, а не у вас. Кстати, за те детали, которые я запарываю, с меня же высчитывают, а не с вас. И чего вы только ко мне все пристали? Делать вам, что ли, больше нечего? — И он с силой бросил на пол болванку.
Хотел уйти Мишка с завода, да не ушел. Трудно сказать почему. Может, все-таки хотелось укротить эти злосчастные детали, а может, вспомнил, что нужно будет идти в исполком, объяснять, почему ушел с завода, снова приходить в комиссию по трудоустройству.
Как бы там ни
