Возможно, госпожа Фростмо и впрямь ведьма, живущая в домике в лесу. Но в таком случае она правильная ведьма.
Надеюсь, мне когда-нибудь выпадет случай её поблагодарить. И извиниться за то, что считала её злой.
18
Двигаться дальше
В «Малиновый холм» я вернулась в апреле. Меня отвёз туда редактор Форсман, и со мной поехала матушка, а ещё фотограф из газеты. Господин Форсман собирался написать последнюю статью о санатории – он решил сделать это, хотя уже получил премию в области публицистики за разоблачение четы Хагман. Эта последняя статья будет в основном обо мне – как я себя чувствую полгода спустя.
И как же я себя чувствую? Да просто великолепно! Доктор Лундин сказал, что я совершенно здорова – во многом благодаря свежему воздуху, сытной еде и тому лекарству, которым меня втайне поила сестра Эмерентия. Я продолжала его принимать до тех пор, пока в этом не отпала необходимость.
Откуда же у меня деньги на такое дорогое лекарство?
Если уж говорить совсем честно, то Стина с улицы Шёмансгатан теперь вовсе не такая уж и бедная.
Моё лечение оплатили родители Эсмеральды. Они тоже оказались обмануты доктором Хагманом – они-то считали, что их дочери пересадят сердце больного туберкулёзом ребёнка, который уже умер, которого нельзя спасти. А не ребёнка, которого специально для этого убьют.
Оказалось, что отец Эсмеральды заседает в парламенте. Ему было очень важно, чтобы дело не предавали огласке, как он сам сказал. Он хотел заплатить мне много денег за пережитые потрясения и избежать скандала.
Когда он так сказал, матушка вышла из себя и заявила, что когда речь идёт о жизни десятков детей, то «не предавать огласке» нельзя – надо кричать изо всех сил, чтобы весь мир узнал, что делали супруги Хагман. «Наше молчание не продаётся!» – крикнула матушка. Это было здорово сказано.
Уж не знаю, как они в результате договорились, потому что я при их разговоре не присутствовала. Но отец Эсмеральды оплатил моё лечение, и теперь у меня к тому же свой счёт в банке, где лежит куча денег! Матушка позаботилась о том, чтобы я не могла воспользоваться ими, пока не вырасту. И тогда пусть я потрачу их на то, чтобы получить хорошее образование, потому что у меня светлая голова, считает матушка.
Звучит замечательно. И я точно знаю, кем захочу стать. Я буду доктором. Таким, который помогает детям выздоравливать. А не наоборот, как доктор Хагман.
Санаторий снова закрыт. Богатые дамы больше не хотели сюда ехать, да и сотрудников найти не удалось. Когда-то величественный, каменный дом на холме выглядел в лучах яркого весеннего солнца убогим и обветшалым, внутри было пусто и безлюдно. Мне даже показалось, что здание стало меньше размером, хотя так, конечно же, не бывает.
Мне очень хотелось бы узнать, что случилось с сестрой Петронеллой, сестрой Ингеборг и остальными. Я надеюсь, что они нашли себе работу в других больницах и теперь у них всё хорошо. И что Кристина поступит осенью в институт медсестёр.
Обе виллы, где жили врачи, теперь пустуют. Доктор Функ уехал за границу, как сказал мне редактор Форсман. Покосившись на белый павильон, я невольно поёжилась. Именно здесь прибило к берегу тело доктора Хагмана, когда сошёл лёд. Рядом с той самой скамейкой, сидя на которой я разговаривала осенью с госпожой Фростмо.
Некоторое время мы с господином Форсманом бродили по территории санатория. Он задавал мне вопросы, а я пыталась отвечать разумно и здраво.
Фотограф сделал несколько снимков – мы с матушкой на фоне санатория. Я снималась не впервые, это был уже второй раз. Меня сфотографировали и для первой статьи тоже, но тот снимок вышел не очень красивым, потому что лицо у меня совершенно опухло после того, как я упала с кушетки в операционной, собираясь сбежать. Улле хохотал до упаду, когда увидел в газете ту мою фотографию:
– Да уж, Стина, ты, конечно, не Грета Гарбо, но ты хороша по-своему…
На этот раз, надеюсь, снимки получатся покрасивее.
Когда мы подошли к моргу, я попросила разрешения остаться одной. Матушка, редактор и фотограф пошли обратно к автомобилю, а я откинула крючок на калитке и вошла на маленькое кладбище.
Мне пришлось поискать, прежде чем я нашла его.
Простенький деревянный крест, к тому же сильно накренившийся. «Рубен Александр Вик 1915–1923». Я достала маленький букет фиалок, который купила в цветочном киоске в городе. Он по-прежнему хорошо смотрелся, хотя я крепко сжимала его в ладонях во время всей поездки. Я положила букет рядом с крестом и стала ждать.
Ждать пришлось недолго.
– Привет! – сказал Рубен.
Он сидел на лестнице морга с самым загадочным видом и празднично одетый – в серые брюки и белую рубашку. Похоже, он пытался причесать свои светлые волосы, но они всё равно торчали во все стороны.
– Привет, Рубен, – ответила я. – Ты любишь фиалки?
– Пожалуй что люблю. Кажется, никто никогда не дарил мне фиалок. Спасибо огромное.
Я уселась на лестницу рядом с ним.
– Вид у тебя абсолютно здоровый, – проговорил он.
– У тебя тоже, – ответила я.
– Я ждал тебя. Очень надеялся, что ты вернёшься.
– И вот я здесь.
Некоторое время мы сидели молча. При солнечном свете Рубен казался очень красивым – такой бледный, что почти светился. Мне подумалось, что он скорее похож на ангела, чем на привидение.
Где-то куковала кукушка. Мимо прожужжала ранняя муха.
Я откашлялась.
– Спасибо, что спас мне жизнь, – сказала я и смутилась. Прозвучало это как-то очень уж торжественно.
– Да ладно, – махнул рукой Рубен и тоже немного смутился. – По большей части ты сама справилась.
– Но я бы не знала, что мне делать, если бы ты не объяснил мне тогда про шприцы. И не показал дорогу из восточного флигеля.
– Это да.
Мы ещё посидели молча.
– Жалко Эсмеральду, – вздохнула я. – Она так и не получила нового сердца.
– Это ты зря, – Рубен покачал головой. – Она не хотела твоего сердца.
– Откуда ты знаешь?
– Она мне сама сказала – откуда же ещё.
– Так вы с ней разговаривали?
– А как же! Когда она собиралась двигаться дальше…
– Двигаться куда?
– Ну уж этого я не знаю. Туда, куда ушли все остальные дети. Кроме меня, потому что я решил, что должен сперва всё устроить здесь.
