прямым, всепоглощающим, пристальным… Да–да, как–то уж очень пристальным. Как–то ну чересчур… Что это она?
Слава вполне трезво оценивал свои данные: не Ален Делон, грудь не борца и не штангиста, бицепсы так себе, нос с горбинкой, волосы неопределённого бледного цвета, одет не ахти – сразу видно, что обычный студент, с неба звёзд не хватающий, который смиренно и без особых успехов тянет свою лямку на факультете романо–германской филологии.
Ну что она так смотрит? Симпатичная девчонка, но этот её взгляд… Ладно бы он был невидящим, устремлённым через Славу в беспредельное нигде, как бывает у человека в состоянии глубокой задумчивости – почти прострации, – так ведь нет, она настырно упёрлась в лицо и буквально обгладывает его взглядом. Вот, сейчас объедает левую бровь… опустилась, куснула щёку… поднялась, вгрызлась в переносицу…
Любовь с первого взгляда? – Слава даже усмехнулся этой дурацкой мысли. Да и выражение глаз явно было далеким от желания познакомиться. Оно, кажется, вообще от любых чувств далеко. Кроме, разве что… Нет, лучше не давать волю фантазии.
А может, у него что–нибудь не так с лицом? Может, замарался где, или…
Мужчина лет сорока в очках, сидящий рядом с девчонкой… Слава не сразу заметил, что он – тоже смотрит. Так же неотрывно и ничего взглядом не выражая, смотрит в глаза. И только язык его поминутно высовывается между губами, как юркая ящерка, и, скользнув по нижней, снова прячется в тёмную норку. Скользкий какой–то тип, неприятный. И вон та женщина с головой болонки на бульдожьем массивном теле, слева от девчонки – тоже туда же. Только глаза её неподвижны – упёрлась в родинку на Славиной щеке, присосалась к ней зрачками–пиявками и не шелохнётся.
Им что, смотреть больше не на что? Наверное, правда, у него с лицом что–то…
Слава быстрым и неловким, будто случайным движением ладони прошёлся по лицу, бросил незаметный взгляд на руку. Ничего. Так какого же им надо?
Поезд как–то неохотно затормозил на Площади Ленина. Минуту–другую стоял, впитывая через открытые двери запахи станции. В вагон так никто и не вошёл. Как никто и не вышел из него. «Осторожно, двери закрываются…»
А они всё смотрят.
Он попытался уткнуться в учебник, в перекрестья табличных линий, в столбцы и строки, но взгляды не давали сосредоточиться, не отпускали, требовали нервничать и искать причину. Он не смотрел на них, но чувствовал, что даже и не три пары глаз разбирают его лицо по морщинкам, по родинкам, по волоскам – нет, их гораздо больше.
Не выдержав, он поднял глаза и увидел, что да – вся противоположная скамья не отрывает от него глаз.
Чёрт! может быть, дело в книге?
Нет, ну а что книга? Книга как книга. Если даже предположить, что можно рассмотреть в ней учебник испанского – ну и что с того? Что в этом необычного или до такой степени любопытного? Тем более, если человек едет до Речного вокзала.
Да отстаньте вы! – чуть не закричал он.
А может, ему всё кажется? Может, это нервы, растревоженные бессонной ночью? В метро ведь всегда натыкаешься на взгляды сидящих напротив, ничего особенного тут нет и никуда от этого не денешься: как ни старайся отвести глаза, а смотреть всё равно не на что – кругом лица, лица, лица…
Да что же они пялятся–то?!
Слава уже дёрнулся встать и перейти в переднюю часть вагона, где виднелось одно незанятое место, но оказалось, что желтушная соседка слева и дед с газетой справа сидят к нему так плотно, что буквально сжимают, лишая всякой возможности двинуться.
А взгляды… Уже весь вагон смотрел на него. Да–да, все – стоячие и сидячие места – выворачивали шеи, косились, привставали, чтобы присоединить свои взгляды к всеобщему пиршеству растерзания Славы. Кислотный взгляд старика справа, продолжавшего держать перед лицом газету, разъедал ухо. Желтушная тётка слева словно рассматривала диковинное насекомое у Славы на шее.
Им овладела тихая паника. Что происходит? Это что, флэшмоб какой–то? Загляди ближнего своего до смерти? А что, если – правда? Вот дурацки он выглядит тогда, и все эти рожи, наверное, едва сдерживаются, чтобы не заржать в голос над его смущением и паникой. Ну да, точно, флэшмоб. Как он сразу не догадался…
Но извините, ребята, вы выбрали неудачный момент и не ту жертву для своей забавы. Настроение у Славы не то, чтобы лепить из него сейчас идиота. У него сегодня зачёт по испанскому, так что идите вы все и не оглядывайтесь…
Он снова опустил глаза, погрузился взглядом в таблицу. Но что толку, если каждым миллиметром кожи чувствуешь на себе иголки зрачков – в упор. Кажется, кожа уже закипает, шкворчит и пузырится под этими взглядами.
Он с растущим раздражением попытался выдавить себя по капле из тесноты между желтушной дамой и стариком, но те будто приросли к нему своими боками, локтями, рёбрами. Они трое словно стали одним целым – троицей сиамских близнецов, и теперь одному шевельнуться без согласия двух других просто невозможно. Так бывает во сне: хочешь бежать, а ноги ватные; хочешь ударить, а рука не поднимается; пробуешь открыть глаза – веки срослись…
Первоначальная скованность постепенно вырождалась в протест и ярость. Слава, уже наплевав на все условности, откровенно и неприкрыто рванулся всем телом. Тщетно – его будто затолкали, утрамбовали в футляр от контрабаса.
Подъезжали к Октябрьской. Но как–то странно подъезжали: поезд будто не собирался останавливаться.
Однако остановился. Двери открылись. Никто не вошёл и не вышел. Минута–две–три. Двери торопливо закрылись. Нарастающее гудение, плавно переходящее в мерный гул, постукивание, поскрипывание…
Следующая станция – его. И он должен выйти на ней, так или иначе.
Слава замер, пытаясь переосмыслить ситуацию и собираясь с силами для нового рывка.
Идею, что всё это ему снится он отбросил сразу. Он не был ни малохольным жителем семнадцатого века, ни персонажем какого–нибудь дурацкого готического романа, поэтому никаких ущипываний себя за ляжку и биений головой о твёрдые предметы не предполагалось.
На всякий случай он ещё раз прошёлся рукой по лицу, покосился на ладонь – нет, всё нормально, никаких следов. Кое–как вытянул из кармана джинсов платок и долго елозил по коже, стирая воображаемый пот. Платок остался чистым. Во всяком случае, он не стал грязнее, усмехнулся Слава, стыдливо комкая кусочек материи не самого свежего вида. Что, впрочем, удивительно, – добавилась тут же мысль, – под липкой–то паутиной этих взглядов. Их наросло на лице уже столько, что они, наверное, стекают по лбу и щекам, как пищеварительный сок проглотившего
