настроение, когда я готова говорить прямо, конкретно — и могу показаться достаточно жесткой.
— Ну и говори, солнышко, — ласково попросил он. — И что же ты мне скажешь прямо, конкретно и жестко?
— Мы либо работаем, либо кокетничаем.
— А совместить нельзя, я извиняюсь?
— Если мы работаем над фильмом и сценарием, то обсуждаем конкретные сроки, дела и этапы работы. И не обижаемся. Обидки мешают работе и убивают рабочее настроение.
— Ларчик, да никто и не думал обижаться.
Но она будто не слышала, ее по-прежнему несло:
— Либо мы кокетничаем — и проект проходит фоном и предлогом для некоторых аспектов беседы. Работа в таких условиях идет отвратительно, как показывает практика, но тут уже вопрос приоритетов. Вопрос, что было ранее — кокетство или проект. И что явилось предпосылкой к чему.
Он посмотрел на Лару удивленно:
— Если бы я не знал, что это — ты, я бы решил, что разговариваю сейчас с пишущей машинкой. Ну-ну…
— Мы сейчас не любовники, — жестко сказала она, — мы говорим о деле. Я отнеслась к идее фильма серьезно и с запалом. Если это просто изощренный формат ухаживаний, то вынуждена буду отказаться. Ибо я сейчас не готова мешать одно с другим, так как одно другому мешает… и… надеюсь, тебе не часто приходится разговаривать с пишущими машинками.
— Крайне редко… Хотя бывает, что приходится и с роботами разговаривать. Но если серьезно, то для меня идея фильма-на всякий случай — это практически — идея всей моей жизни, и уж кому-кому, извини, но только не тебе говорить о серьезности этой задумки.
— Ага, — она захлопала в ладоши, — слышу, злишься. Это хорошо. Значит, не я одна искренне верю в эту идею.
— Нас с тобой двое, — раздраженно парировал он. — Но не надо меня попрекать кокетством — терпеть не могу этого слова.
— Просто тональность крайних бесед заставила меня усомниться в честности твоих кинематографических намерений. Я не только слова не люблю, но и действия этого. Чтобы все получилось, атмосфера вокруг меня должна быть рабочей. Я иначе не могу.
Он всплеснул руками:
— Лара, какая тональность, каких крайних бесед? Можно проще выразиться?
— Уже не один достойный проект был запорот из-за личного отношения, отнюдь не негативного. Слишком пристальное внимание ко мне, больше, чем к проекту. А должно быть наоборот. Как мне субъективно кажется.
— К тебе пристальное внимание? Согласен. Но проекта пока нет. Да и какое пристальное внимание, когда нас разделяет туева хуча проблем?
— Мое состояние не улучшается от твоих претензий. Проекта нет?
— То есть, он в зародыше — вот что я хотел сказать.
— А вот зародыш этот, маленький и хрупкий, надо беречь.
— Претензии — большей частью шутливые и вовсе не обременительные. От того, что у тебя чудесное настроение, тебе это кажется обременительным.
— Послушай, я очень хочу сделать кино. Но я не знаю, что у тебя в голове. По той простой причине, что когда замешаны личные отношения, работа идет наперекосяк. Потому что люди слабы, не обладают выдержкой и силой воли. Понятно хоть, что я хочу сказать? Или снова звучит обидно? Вот не хочу я обидно звучать. Хочу просто, чтобы было честно-и понятно. И чтобы все находились в понимании и приятии. Все участники процесса, все мы оба два.
— Ладно, потерплю до окончания процесса, — махнул он рукой, — я все могу… Я легкий и вольный… Я игривый, как зайка, и нежный, как киска.
— Какая зайка, какая киска…
— Да это я так, себя охлаждаю, настраиваю себя на работу в коллективе, — съязвил он.
— Как можно одновременно делать из человека и объект цикла, и полную дуру?
— Кто сказал «полную»? Ты очень стройная…
— Ну вот, что и требовалось доказать. Еще ни коня, ни воза, а все уже переругались. Очаровательно.
— Кстати: ты знаешь историю с посвящением знаменитого стиха Пушкина Анне Керн?
— Нет. Я же стройная дура. Нам не обязательно что-то знать. Красивых глаз и ключиц с меня вполне достаточно.
Он улыбнулся:
— Ты знаешь, милые бранятся — только тешатся — это я про творческий процесс в данном случае. Так я насчет Керн, обладательница красивых ключиц. Так вот, есть-«Я помню чудное мгновенье, Передо мной» — ну и т. д. А есть письмо Пушкина приятелю (не помню-кому): «Вчера ко мне приезжала Анна Кери, и я с Божьей помощью ее…»-дальше следует ненормативная лексика, которую мы. естественно, опускаем за ненадобностью.
— Эту историю я знаю. Про то, как расходятся лирические образы и фактические действия. И все же. Да будет тебе известно, что Александр Сергеевич в письмах к Анне был не только сладкоречив, но и весьма остер на язык: «Вы уверяете, что я не знаю вашего характера. А какое мне до него дело? Очень он мне нужен-разве у хорошеньких женщин должен быть характер? Главное — это глаза, зубы, ручки и ножки… Как поживает ваш супруг? Надеюсь, у него был основательный припадок подагры через день после вашего приезда? Если бы вы знали, какое отвращение испытываю я к этому человеку!..Умоляю вас, божественная, пишите мне, любите меня». Тоже в формате шутки, естессно, — она так и произнесла это слово. — Но я смотрю, классики — они такие.
— Память у тебя — можно только восхититься, — продолжил он. — Но у него, у Пушкина, там и похлеще есть — о том, как женщины ничего не смыслят в поэзии. Но это уже — из другой оперы… А насчет классиков — да, мы такие…
— Тонко подмечено про женщин и поэзию, имярек Сергеевич Пушкин.
— И брат его Левушка…
— Если у меня когда-нибудь родится сын, я назову его Львом. Это было решено уже давно, еще тогда, когда бабушка моя была жива. Она уже тогда сильно болела, и однажды обмолвилась, что хотела бы успеть подержать на руках маленького Леву.
— Бабушка была твоей подружкой?
— У нас не было особенных табу, но на подобные темы как-то было не принято разговаривать, потому реплика произвела на меня еще более сильное впечатление, чем могла бы. Не знаю, почему она назвала именно это имя, но я тогда приняла для себя решение. За все то, что она сделала для меня. За то, что именно она сделала меня такой, какая я сейчас.
Она посмотрела на него:
— Конечно, в бытность моего замужества ни о каких детях и речи быть не могло, мы сами были детьми…
Он взял ее руку в свою:
— Ты выговорилась — тебе полегчало?
— Обними меня, — попросила она.
Он обнял ее, и она горячо зашептала, обжигая дыханьем:
— Прости, прости, прости… Я вздорная, взбалмошная, я знаю…
