с момента последней встречи с этим городом прошло, наверное, лет пять, но та, последняя встреча, ничего не значила, она ничуть не всколыхнула темные воды воспоминаний и не затронула глубин сердца.
Он видел недавно фотографии микрорайона, в котором прошли его юношеские годы. Размещенные на каком-то полубезумном, ностальгирующем по проклятому прошлому портале, они словно несли на себе печать окончательного приговора.
— Нет-нет, — говорил он сам себе, вглядываясь в странные строки разношерстного признания в любви к городу-призраку, — человек порой цепляется за прошлое, как раб цепляется за полу своего господина, умоляя о милости и пощаде. Я не цепляюсь за прошлое; оно для меня не более чем набор перезрелых фактов, а не фата-моргана или моргающая от излишней прокрученности кинолента. Хотя с микрорайоном моей жизни мне все же хотелось бы расквитаться.
В самом деле, эта строительная прореха во всемирной истории градостроительства не вызывала у него ровным счетом никаких чувств; фотографии с ностальгирующего сайта, когда он их смотрел, навевали лишь минутную усмешку.
«Над кем смеетесь? Над собой смеетесь?»
В том числе, и над собой.
Как и с какой силой надо было промыть мозги ни в чем не повинным обывателям, чтобы заставить их поверить в существование нормальной жизни в микрорайоне?
Как надо было постараться, чтобы эти казарменные строения выдавать за благо и за образцы современной архитектуры?
Кому понадобилось так издеваться над людьми, чтобы сузить огромный, пестрый, обольстительный мир до размеров этого (по)жилого массива?
Какой безумный архитектор планировал эти убогие коробки, именуемые жилмассивом?
Кто ответит за жизнь серую в этом жилмассиве, бессмысленном, как сама советская власть?
Вдруг кто-то робко тронул его за плечо, отрывая от беспорядочного течения дум. Он обернулся и увидел ее.
— Можно я сяду рядом с тобой? — спросила она.
Он кивнул, и она, словно воробушек на жердочке, осторожно примостилась рядом.
— Расскажи мне что-нибудь смешное… — попросила она.
Он молчал, и она, дивясь своей внезапной смелости, провела ладонью по его волосам. Он повернулся, и она, по-своему истолковав этот случайный поворот, буквально прянула ему на шею, обвив руками и горячо шепча заветные слова, которые столько времени таила в душе:
— Ты знаешь, как мне было плохо без тебя… начиная с того момента, когда ты сказал, что хочешь расстаться со мной… у меня чуть было крыша не поехала… а потом… потом я вообще попала в больницу, лежала под капельницей и, знаешь, следила за тем, как стекают капли физиологического раствора, и все мне казалось, что капли втекают в меня, а жизнь вытекает по той же капельке, и мне не хотелось жить вовсе…
— Послушай, — сказал он, властно отводя глаза, — давай не будем возвращаться к этой теме, я все тебе сказал, и мне не хотелось бы…
— Что ты мне сказал? — воскликнула она, — что ты хочешь еще сказать?!
— Ничего, — ответил он. — Я надеюсь, что это… наша последняя встреча…
— Я все равно люблю тебя, понимаешь?! — она выкрикнула, не обращая внимания на немногих пассажиров, сидящих в салоне.
И в этот момент автобус резко затормозил, открылись. приветливо чмокнув, двери. Он стремительно вскочил с места, бросился к выходу и соскочил с подножки во тьму вечера, даже не оглянувшись напоследок.
Ларчик
А ларчик просто открывался
Ив. Крылов, «Ларчик».
— Ларочка, Ларчик… — проговорил он, буквально пропел.
— Ларчик? — она пожала плечами. — Так меня когда-то в детстве называла мама.
— Ларчик просто открывался… — задумчиво сказал он вдруг.
— Очень просто, — согласилась она. — Я вообще не люблю сложностей и интриг.
— И тебя даже не смущает разница в возрасте? — осторожно спросил он.
— Послушай, — она достала сигарету из пачки, но курить не стала, — это все условности. Кроме того, после моего раннего замужества, а затем и тяжелого развода я чувствую себя умудренной женщиной.
— Надо же, как тебя умудрили пять лет супружеской жизни!
— Слава богу, что не умучили. И слава богу, что у нас не было детей.
— Прости, Ларчик, а чего ты тогда выскочила замуж?
Она повертела в руках сигарету:
— Я хотела почувствовать себя другим человеком. Взрослым.
…Кстати, который час?
Он посмотрел на часы:
— Двенадцать, полночь. Время, когда тыква превращается в карету, а Золушка становится принцессой.
— Может быть, мне стоит превратиться в Золушку? — она засмеялась.
— Ты — не Золушка, ты — Ларчик… — он обнял ее, и она прижалась к нему, словно хотела спрятаться от каких-то невеселых воспоминаний.
В комнате, обставленной весьма скромно, но уютно, горело фигурное бра, бравирующее своим итальянским происхождением, на столике, рядом с тахтой, стояли два пустых бокала и небольшая ваза с фруктами. Одежда — мужская и женская — валялась на полу вперемешку, а один из стульев с гнутыми ножками был прислонен к стене, будто впопыхах отброшен за ненадобностью. В несколько рядов красовались у стены книжные полки, в одной из них отсутствовало стекло; собственно, книг там было немного, оставалось даже место, куда уместилась изящная статуэтка, изображавшая даму с собачкой.
Лара внезапно отстранилась и чуть привстала, обернувшись в простыню.
— Что такое? — спросил он.
— У тебя на полке дама с собачкой… — ответила она.
— Да… — согласился он. — И что?
— А я не знаю, — призналась она, — с кем себя соотнести — с дамой или с собачкой?
— Лара… — помедлил он. — Я…
Она его перебила:
— Подожди, подожди, давай лучше поговорим о нашем с тобой проекте.
— Ты хочешь об этом поговорить?
— Не ерничай, для меня это очень серьезно. Я практически написала сценарий по твоей новелле.
— Я ценю твою прыть…
— Для меня, если хочешь, это прорыв и прогресс.
Он вздохнул:
— Как часто прорыв означает всего лишь нарыв…
— Отличная рифма. Говорят, масло чайного дерева в таких случаях помогает.
— Ну, да. Если натереть маслом веревку, то голова легче проходит. Но сценарий-это еще полработы.
— Я работаю…
— Я знаю…
— Слушай, я могу писать ежедневные отчеты о проделанной работе, если в этом есть смысл.
— Да, с умным человеком всегда приятно поговорить.
— Говорить можно тогда, когда что-то собранное внутри находит выход.
— А сейчас?
— А я сейчас разобранная вся.
— А чего ты такая разобранная?
— Не знаю, — она нервно дернула плечом. — Но при этом при всем я еще пытаюсь что-то аккумулировать, чтобы работать.
— Если бы ты была мужчина, я решил бы, что у тебя обычный запой.
— Нет, у меня просто жажда тишины. И время собирать камни.
Он погладил Лару по волосам и процитировал:
— «Тишины хочу, тишины.
Нервы, что ли, обожжены..?»
— Мне нужно ответить?
— Можно завтра утром…
— Очень мило.
И тут ее прорвало:
— Слушай, у меня сейчас такое чудесное
