примкнув к более сильным коллективам. Акты такого примыкания нельзя отождествлять с актами этнической интеграции в подлинном смысле слова, в которых участвуют всегда полноценные, жизнеспособные и многочисленные этнические коллективы.
С другой стороны, та же общность палеолитического ХКТ в принципе для всей ойкумены существенно облегчала возможности таких спорадических примыканий небольших осколочных групп людей к более крупным коллективам, причем в условиях крайне низкой плотности населения и его линейной схемы расселения вдоль наиболее благоприятных природных рубежей при наличии обширных незаселенных пространств, дистанции миграций таких осколочных групп могли быть очень дальними. Это помогает понять значение некоторых трудно объяснимых находок в палеолитических стоянках, таких, например, как Костенки, Мальта, сочетаний далеко отстоящих друг от друга расовых форм или культурных мотивов.
Неолитическая революция.
В период, исчисляемый временем примерно от 15 до 12 тысяч лет тому назад, произошло событие первостепенной важности в истории человечества, получившее введенное Гордоном Чайлдом и общепризнанное теперь в науке название неолитической революции[115]. Процесс этот, хотя и растянулся на несколько тысячелетий, по сравнению с десятками тысячелетий предшествовавшего существования сапиентного человека действительно был революционным, взрывным скачком. Достаточно будет сказать для оценки взрывного характера этого процесса следующее.
Так называемый «демографический взрыв» современности привел человечество к численности, измеряемой миллиардами для планеты в целом и десятками миллионов для ее отдельных крупных территорий (стран). В эпоху неолита население исчислялось десятками миллионов для планеты в целом и сотнями тысяч — миллионами — для отдельных стран. В эпоху же палеолита оно исчислялось немногими десятками тысяч для планеты и зачастую всего лишь сотнями индивидов — для отдельных стран. Таким образом, если от неолита до современности рост населения произошел на один-два порядка, то между палеолитом и неолитом — на два-три порядка, т. е. рост по меньшей мере в десять раз более интенсивный, чем пресловутый современный «демографический взрыв»[116].
Ранее всего отмеченная в странах Ближнего Востока «неолитическая революция» в своей полной форме обозначалась более или менее одновременным освоением земледелия и животноводства с последующим появлением керамики и шлифованных каменных орудий и ряда сопряженных более частных культурных достижений. Там, где могло получить широкое развитие производящее хозяйство, это означало освоение новых, ранее не обитаемых человеком пространств, переход от линейно-маршрутной схемы расселения вдоль наиболее благоприятных природных рубежей к шахматно-точечной схеме расселения по площади. При этом как земледелие, так и животноводство открывали возможности хозяйственного освоения каждое своих, ранее недоиспользованных ландшафтных зон. Но и там, где хозяйство продолжало оставаться присваивающим, новая технология, новые, более совершенные орудия труда, идея которых заимствовалась из центров производящего хозяйства, позволяли повысить эффективность использования ресурсов территории путем специализации хозяйства в рыболовецком, сезонно-поколочном, морском зверобойном направлении. Освоение человечеством территорий, находящихся в зоне высоких широт, в зоне субарктики и арктики тоже не могло стать прочным иначе как благодаря этой революции. Резкий взлет численности человечества, коренные изменения в производстве и культуре, естественно, не могли не сопровождаться качественно новыми явлениями в этнической картине мира, ее динамике. И хотя прямо об этих явлениях, как и об явлениях предшествующих эпох, мы сведений не имеем, по косвенным данным мы все же можем представить их себе с достаточной долей вероятности.
Мы уже говорили выше, что поступательное развитие этногенетических процессов, характеризуемых балансом дифференциации и интеграции, их чередованием, именно начиная с эпохи неолитической революции, очевидно, смогло приобрести вполне развитые формы. Община (племя), перешедшая от присваивающей экономики к производящей, к земледелию и скотоводству, естественно, получает и реализует возможности для быстрого численного роста.
Переход к производящему хозяйству, особенно земледелию, влияет на демографию населения через ряд механизмов. Наиболее очевидный из них — это резкий прирост количества пищи, получаемый с единицы площади, следовательно, возможность прокормиться на ней для гораздо более плотного населения. Но не менее важно и другое: при бродячем образе жизни каждая женщина могла позволить рожать не чаще чем один раз в пять-шесть лет, когда предыдущий ребенок уже сможет самостоятельно ходить на большие расстояния, так как при перекочевках нести более одного младенца (плюс различный хозяйственный груз) она была не в состоянии. Для земледельцев (да и для кочевников, обладающих вьючным транспортом, и для оседлых животноводов), это ограничение снимается, и появляется возможность для каждой женщины полностью реализовать свои способности к деторождению. Это означало, что прирост населения у оседлых производящих обществ, их способность к демографической экспансии становились в пять-шесть раз выше, чем у бродячих присваивающих.
Однако этот фактор в отличие от роста количества пищи не является исключительной принадлежностью производящего хозяйства — он в равной мере присущ и хозяйству оседлых охотников на крупную дичь. «Видимая в дальней исторической перспективе „стабильность“, „замедленность темпов роста“ скрывает здесь истинную динамичность развития, т. е. чередование периодов сокращения численности населения в моменты хозяйственно-экономических кризисов, войн или эпидемий, но и столь же быстрого „скачкообразного“ ее роста в благоприятные периоды существования»[117].
Существенный этногенетический вывод из вышесказанного: оседлое земледельческое население оказывает демографическое давление на бродячую периферию практически постоянно, оседлое охотничье население способно к этому в экономически благоприятные периоды, бродячее охотничье население может расширяться, притом относительно медленно, лишь на незанятые территории, в целом же тяготеет к сбалансированному отношению со средой, к поддержанию стабильной численности (нулевому приросту).
Постоянная демографическая экспансия земледельческих общин в начальном периоде их формирования сопровождается процессами вовлечения в свою орбиту, втяжения, присоединения мелких соседских коллективов. Происходит интеграция мелких соседских коллективов, слияние их в более крупное единство, что сопровождается и укрупнением, снижением дробности диалектов, гомогенизацией культуры и языка. Такой рост продолжается до тех пор, пока не будет достигнут уровень, который Н.А. Бутинов предлагает назвать максимальной хозяйственной функцией. Значительное превышение этого уровня ведет уже вновь к дифференциации, к почкованию общин, с последующим образованием у отпочковавшихся общин вновь своих специфических диалектов, своих культурных и языковых особенностей[118].
Судя по археологическим данным, максимальная хозяйственная функция древнейших земледельцев выражалась весьма высоким числом: поселки древних земледельцев насчитывали по несколько сот, иногда даже тысяч жителей. В современной науке общепризнанно, как это уже отмечалось выше, что недопустима прямая экстраполяция, например, на общества охотников палеолита и мезолита современных этнографических материалов, полученных у нынешних охотников и собирателей типа бушменов, австралийцев или огнеземельцев. Во-первых, дело в том, что современные охотники и собиратели живут, как правило, в гораздо более скудных, экстремальных маргинальных условиях, нежели охотники палеолита и мезолита; во-вторых, современные отсталые племена прошли многотысячелетний путь развития, и многие их социальные и культурные институты могли быть первоначально выработаны в совершенно иных условиях. Точно так же и тем более
