что он волнуется, что-то хочет сказать и никак не решается.
Я не привык видеть Карбышева в таком состоянии. Сам невольно разволновался: «Что с вами, Дмитрий Михайлович?» Он тихо и с несвойственной ему робостью произнес: «Вы не могли бы, Евгений Варфоломеевич, дать мне рекомендацию, поручиться за меня?» «За вас? — удивился я вопросу. — Да за вас, как за себя… Любую рекомендацию». «Не любую, а самую серьезную и ответственную, — продолжал Дмитрий Михайлович, — в партию…»
После возвращения из академии забежал к Карбышевым «на огонек». Дмитрий Михайлович увлек меня в кабинет, завязалась беседа. Он говорил о том, что время очень тревожное, что в Европе свирепствует война. В это трудное время ему бы хотелось быть вместе с партией. «Кто знает, может быть, придется умереть за Родину, — сказал он раздумчиво, — а умереть мне бы хотелось только коммунистом».
Рассердившись на учителя, я не сдержался и впервые осмелился поднять на него голос: «Дмитрий Михайлович! Что вы такое говорите?! В партию вступают, чтобы биться за счастливую жизнь, а не с думами о смерти!»
Тут вбежала в кабинет двенадцатилетняя Танюша, младшая дочь Дмитрия Михайловича. А за ней — десятилетний Алеша. Оба наперебой, выполняя мамино поручение, позвали нас пить чай.
…Маленькая, но характерная и важная деталь. Евгений Варфоломеевич написал рекомендацию. По его глубокому убеждению, она была очень верной и точной. В ней он назвал долголетнюю учебную и научную деятельность своего учителя подвигом на ниве просвещения советских военачальников.
Дмитрий Михайлович внимательно прочел рекомендацию, поблагодарил за нее и попросил:
— Перепишите, пожалуйста… Педагогов таких, как я, много, очень много… Так что, дорогой Евгений Варфоломеевич, про геройство вычеркните… Лучше повторите формулировку приказа Августа Ивановича Корка — «добросовестен». Это вполне справедливо…
— Но ведь в приказе командарма второго ранга написано «исключительно добросовестная и плодотворная работа», — не сдавался Леошеня.
— Значит, преувеличил, перехвалил, — отпарировал Дмитрий Михайлович, взглянув на своего ученика теплым повеселевшим взглядом.
Я — коммунист
Душа навек тебе верна,
Ведь я твой сын, моя страна!
Мой путь широк. Мне цель ясна.
Я коммунист, моя страна!.
Винтовка меткая грозна.
Я твой солдат, моя страна!
Александр Безыменский
Несколько раньше в доме Карбышевых случилось совершенно неприметное на первый взгляд событие: Дмитрий Михайлович очень поздно вернулся домой.
Лидия Васильевна не придала происшедшему никакого значения. Муж ее часто оставался в академии допоздна. И на этот раз, наверное, задержался по какому-либо поводу. Хотя в расписании, составленном, как обычно, им самим на всю текущую неделю, в тот день ничего, кроме лекций, не было обозначено. Ни заседания кафедры, ни консультации, ни совещания в наркомате, ни выступления на заводе или в учреждении по путевке райкома партии.
Путевок, между прочим, ему посылали больше, чем любому из преподавателей-коммунистов. Очевидно, в райкоме даже не подозревали, что он беспартийный. Карбышев считался одним из лучших пропагандистов и лекторов на международные и военные темы.
С утра уходя на работу, он сказал, что будет вовремя, к ужину.
А ужин, как говорится, давно остыл. Дети, не дождавшись отца, уснули. Только в двенадцатом часу ночи, утомленный, почти неслышно открыв своим ключом входную дверь, появился Дмитрий Михайлович.
— Заждалась, — с укором произнесла Лидия Васильева.
— Извини, мать. Понимаешь, собрался домой, а в коридоре навстречу мне — наш комиссар Григорий Яковлевич Калинин. Ты с ним знакома, обаятельный человек. Полагал, поздороваемся и в разные стороны. А он остановил меня: «Хорошо, что не разминулись. Если вам не к спеху, зайдемте ко мне, потолкуем». И проговорили почти до полуночи…
— Дика, ты же мог позвонить, предупредить меня… Да ладно, привыкла. Иди умывайся и к столу.
То, что жена назвала его Дика — ею придуманным нежным именем, образованным из первых слогов его имени и фамилии, — было верным признаком ее всепрощения.
Однако прежде всего Дмитрий Михайлович посчитал нужным раскрыть свой портфель и бережно вынуть оттуда два экземпляра незаполненной анкеты. Он положил их на письменный стол. Это были анкеты для вступающего кандидатом в члены партии.
О чем толковали Григорий Яковлевич с Дмитрием Михайловичем в течение нескольких часов?
Ясен лишь итог беседы, ее результат — две анкеты. Одна для черновика. Вторая, заполненная без исправлений и помарок, стала документом личного партийного дела. Об остальном оставалось только догадываться. Участников разговора нет в живых…
Но кое-что об этом разговоре все-таки удалось узнать…
— У нас с мужем не было секретов, — говорит Александра Петровна Калинина. — Жили одной верой и правдой. Смолоду в одной упряжке…
Мы сидим за придвинутым к стене обеденным столом, накрытым цветной скатертью. В противоположном углу скромно обставленной комнаты проносятся танки, бьют орудия, «катюши» прорезают небо огненными трассами. Все происходящее на телеэкране кажется не настоящим, а будто рисованным. Нет эффекта присутствия — выключен звук.
— Хорошо знала Дмитрия Михайловича. Сама работала медсестрой в академии. И муж о нем многое рассказывал…
Александре Петровне семьдесят восьмой год, прабабушка. Она — коммунистка ленинского призыва. А муж был в партии с восемнадцатого. Григорий Яковлевич — племянник Михаила Ивановича Калинина. Дядя устроил шестнадцатилетнего парня подручным токаря на «Новый Айваз», где сам работал токарем-лекальщиком. Квартировали они за городом, на станции Удельной, так как Михаил Иванович был репрессирован— в Петербурге не имел права жить.
Значит, в столице жить нельзя. А работать? Об этом в законе ни слова. Вот поднадзорные и селились в ближних к Петербургу деревнях и поселках. Оттуда ходили на работу. На «Новом Айвазе» таких собралось много. Хозяин завода, стремясь иметь дешевую рабочую силу, умышленно построил корпуса в Лесном, у городской черты.
— В подходящую компанию попал крестьянский подросток, — заметила Александра Петровна. — По умельству мастаки, по настрою большевики…
По заданию Михаила Ивановича Гриша Калинин распространял «Правду». Вскоре его «забрили» в солдаты. После революции — в Красной Армии. Позже окончил Московскую военно-политическую школу, обучал политэкономии и истории партии курсантов Пехотных командных курсов.
Григорий Яковлевич познакомился с Дмитрием Михайловичем, еще будучи инструктором политотдела в Военной академии имени М. В. Фрунзе. Уже тогда Калинин считал Карбышева вполне созревшим для вступления в партию. И вот Григорий Яковлевич снова работает вместе с Дмитрием Михайловичем в недавно созданной Академии Генерального штаба. Между ними сразу же установились дружеские отношения. И наконец состоялся памятный разговор. Комиссар спросил Карбышева, почему он до сих пор беспартийный. В ответ услышал признание Дмитрия Михайловича: давно собирается вступить в партию, во всем согласен с ней. Старшая дочь — комсомолка, двое младших — пионеры. Ученики и сослуживцы — коммунисты… Да-да,
