Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 33
светом. Василий Федорович стал похожим на человека, присевшего отдохнуть. Хотя дыхания не было видно. Рядом с ним, положили ящик с картинками.
Я очень торопился в общежитие, намереваясь успеть до закрытия…
Через неделю я встретил его друзей художников. Я спросил в первую очередь о Василии Федоровиче:
— Жив ли, он? — Я рассказал им, в каком состоянии оставил я его возле кафе.
— А что с ним случится. Разве это впервые! Уже на следующий день продавал свои картины. — Был ответ.
Я иногда еще встречаюсь с ним. Он показывает мне свои стихи. Он пишет о водке. Он не закрытая страница моих впечатлений…
Потом — снова звонок журналиста…
Они напечатали в газете какую-то нелепую переделку моего рассказа о Лавре. Я невольно стал продолжением той оголтелой лжи, которую распространяли в Украине приверженцы «русского мира» о своей церкви, о «московском патриархате». В редакции не рассмотрели во мне правдивого сказателя.
Мы договорились о новой встрече. Журналист просил принести мне план: о чем бы я хотел писать для их газеты.
…Я ждал его на выходе из станции «Печерская», напротив Центризбиркома. Смотрел на толпы «коалициантов»…
Для них играла советская музыка; бурлили в мегафон речи заигранные шпионы и подстрекатели.
В скором времени, подошел журналист. Им оказался молодой и достаточно упитанный человек: с мягкой и рыжей бородой. Он взялся нахваливать напечатанный у них «мой» рассказ о Лавре. В его словах, я уловил четкую интонацию самодовольства (очевидно насилие текста не обошлось без его участия). Возможно, что процесс изнасилования был групповым. Появилось ощущение скверны на душе.
— Это не мой рассказ. Это какое-то крошево из моего рассказа, — сказал я.
— Мы не могли напечатать все. Нельзя печатать то, что в Лавре живут женщины. С твоего рассказа выходит, что там, где деньги — там и женщины, — сказал журналист.
— И чем больше денег, — тем они красивее и породистее, — уточнил я: — Я жил в Лавре. Рядом с нашей кельей жила какая-то пожилая женщина. К тому же Лавру посещает много паломниц.
— Нас могут затаскать за это по судам! — возразил он.
— Это же литература, — сказал я. — Даже во времена средневекового мракобесия, пишущие люди делали свое благое дело. Не только изобличали лжецов, но и призывали других говорить правду, несмотря на тяжелые последствия.
«Это время похуже будет». — Эту фразу он не сказал, хотя она и очень напрашивалась.
Потом он перечитал мои опубликованные рассказы, благо их было немного.
— Ты настоящий писатель! — похвалил журналист.
….А потом в Киев явилась настоящая весна. Распустились белые соцветья каштанов, и Киев снова превратился в сказочный город. Киев стал походить на небесный град, на бесценное сокровище, хоть возьми, и укради его, вместе с золотоверхими храмами, ультрасовременными постройками, восхитительной древностью и потрясающими видами с высоких днепровских круч.
Несмотря на тот смрад, который исходил от митингующих «коалициантов». С примесью мыслей о том, что это дерьмо к светлому лику столицы никогда не пристанет.
…Потом я ездил на могилу нашего великого Тараса Григорьевича Шевченко, — нашего пророка и гения (меня просил журналист).
Я же ездил туда по зову своего сердца. Я давно хотел поехать на эту могилу.
В Канев, я отправился от Контрактовой площади, что на Подоле, «грачом».
…По дороге, видел обильные украинские поля. Это были кем-то ухоженные поля, с яркими сочными красками — зеленые озимых и желтые соцветья репака. А над ними — глубокое синее небо…
Канев был по-своему очень уютный, красивый городок; со своим провинциальным шармом. На его улицах ровными рядами цвели каштаны. Я бы долго мог восторгаться этой весенней напыщенностью, подводило качество дорог.
На небольшом рынке торговки продавали вяленую и копченую днепровскую рыбу. Большие копченые лещи лежали запросто так; и каждый желающий мог их купить. Здесь же лежало сало и домашняя колбаса.
Я ехал на могилу Кобзаря в тряском бусике. Местные женщины судачили о дачных участках. Мне не передавалось их весеннее настроение. Может потому, что я настроил себя на более высокий лад — на встречу с духом великого Поэта.
…Под горою, возле административных построек, стоял автобус. В него грузили вещи какой-то экспозиции.
Помню, что представился «корреспондентом» и «вольным художником».
Женщина, назвавшая себя научным сотрудником, стала набивать карманы мне газетами и буклетами их предстоящей выставки. Очень сетовала на то обстоятельство, что она должна торопиться, и, собственно, не сможет уделить мне надлежащего внимания:
— Сьогодни понэдилок. У нас выхидный. Выбачаюсь, алэ я змушэна тэбэ полышыты. У нас выставка. Мы дужэ спишым…
…Потом я подымался на гору. Испытал, наверное, все те же светлые чувства, которые испытывает там в своей душе каждый украинец.
Я не стал углубляться в состояние своей души. Я написал новеллу о том, что лежало в памяти; лежало давно невостребованным грузом. У нас в селе жил Валерик Ж., который давно уже помер. На момент смерти, ему было 92 года. Чуть снег с земли, он ходил босой, живя в полуразрушенной хате, в центре села. Хотя им же, зачем-то, была приобретена новая добротная хата.
Однажды мой отец пригласил его заколоть порося. Управившись с работой, мужики выпили, стали разговаривать. Валерик начал рассказывать о волках. В этот момент он и сам был похож на волка — одинокого, страшного. Многие побаивались его в селе. В молодости он, говорят, настоящим бандитом был. Я помню только, что он воровал возле клуба велосипеды.
Увидев в отца «Кобзарь». Он стал наизусть читать стихи Шевченко. Читал вдохновенно, вперяя в пространство пылающий взгляд, он угрожал кому-то поднятым кверху пальцем. В тот момент он преобразился, выглядел настоящим бунтарем. Поэзия сделала его таким. Кто б мог подумать?
…Потом журналист опять вызвал меня к себе…
…Мы сидели в его маленькой квартирке, где-то в районе улицы Щорса. Дверь балкона открыта настежь, и теплый весенний ветерок нес прохладу в заваленную книжной продукцией комнатушку…
Журналист долго возился с моим компьютером; что-то у него не выходило. Он начал скачивать мои файлы…
…Потом я навсегда потерял его след…
… Я понял, что киевская весна закончилась. Самое время писать новый рассказ.
14 — 18 июня 2007 года.
Противостояние
1
Отношения, со своим старшим братом, я вынужден буду рассматривать через призму социального противостояния.
Во все критические моменты, возникающие в насыщенной событиями жизни, мой, старший на восемь лет брат, Юра, предприимчиво, занимал сторону моих недоброжелателей (это еще мягко выражаясь).
Визуально, мой братец выглядит пожиже моего (весящего центнер с гаком), — сказывается то обстоятельство, что у нас были
Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 33
