но иначе я не могу. Скажите же, не щадя меня: неправ я, думая то, что я думаю?
– Нет, друг мой, вы правы, – отвечал Перротен серьезным тоном.
– Значит я должен бороться с губительным заблуждением других?
– Ну, это другое дело.
– Неужели, найдя истину, я должен предать ее?
– Истину, бедный мой друг?.. Да не смотрите так на меня! Вы думаете, что я собираюсь сказать, как Пилат: "Что такое истина?" Я люблю ее, подобно вам, и может быть полюбил гораздо раньше… Истина, друг мой, выше и шире вас, нас и вообще всех, кто жили, живут и будут жить. Воображая, будто мы служим Великой Богине, мы на самом деле поклоняемся лишь Di minores, святым боковых приделов, которых толпа то окружает почитанием, то покидает. Бог, в честь которого люди нашего времени режут и калечат друг друга с остервенением корибантов, очевидно больше не может быть ни вашим ни моим. Идеал отечества – это великий и жестокий бог, которого наши потомки будут представлять в образе страшилища Хроноса или его сына – Олимпийца, которого затмил Христос. Ваш идеал человечества есть высшая ступень, предвестие нового бога. И этот бог впоследствии тоже будет низложен другим, еще более высоким, который найдет себе еще большее число поклонников. Идеал и жизнь непрестанно эволюционируют. В этом непрекращающемся движении и заключена, для свободного ума, подлинная занимательность мира. – Но если ум может без вреда для себя мчаться во весь опор, в мире фактов движение совершается медленно; за всю жизнь часто с трудом одолеваешь несколько вершков. Человечество волочит ноги. Ваша неправота, единственная ваша неправота в том, что вы его опередили на один или несколько дней. Но такого рода оплошности прощаются меньше всего… Не без основания, может быть. Когда какой-нибудь идеал, например идеал отечества, дряхлеет, вместе с общественными формами, тесно от него зависящими, он ожесточается и мечет громы; малейшее сомнение в его законности приводит его в ярость, ибо в него самого уже закрались сомнения. Не обманывайтесь! У этих миллионов людей, убивающих друг друга во имя отечества, нет больше юной веры поколения 1792 или 1813 годов, хотя эта вера производит сейчас гораздо больше грохота и разрушений. Многие из тех, что умирают, и даже тех, что заставляют убивать, чувствуют, как в груди их шевелится страшная змея сомнения. Однако, вовлеченные в водоворот событий и слишком слабые, чтобы оттуда вырваться или даже понять, где спасительный выход, они завязывают себе глаза и бросаются в пропасть, в отчаянии утверждая таким образом свою оскорбленную веру. И в порыве невысказанного мщения они с наслаждением бросили бы туда всех, кто заронил в них сомнение своими словами или поведением. Желание вырвать иллюзию у тех, кто умирает за нее, равносильно желанию умертвить их дважды.
Клерамбо протянул руку, чтобы остановить его.
– Не нужно, не нужно мне рассказывать, что меня мучит! Неужели вы думаете, что мне самому не больно вносить смятенье в мучающиеся души? Щадить убеждения других, не соблазнять ни одного из малых сих… Боже мой! Но что же делать? Помогите мне найти выход из дилеммы: или дать злу волю, равнодушно смотреть, как другие гибнут, – или же решиться сделать им больно, оскорбить их убеждения, подвергнуться их ненависти за попытку спасения. Как быть?
– Спасайтесь сами.
– Спасать себя – значит погубить, если это спасение покупается за счет других. Если мы ничего не сделаем для них (вы, я, ничье усилие не будет лишним), Европе, всему миру грозит неминуемая гибель…
Перротен спокойно слушал, положив локти на ручку кресла и вращая большими пальцами сложенных на буддийском брюшке рук. Он добродушно взглянул на Клерамбо, качнул головой и сказал:
– Ваше великодушное сердце и слишком тонкая чувствительность художника, к счастью, вводят вас в заблуждение, дорогой друг. Мир еще не кончается. Он и не то видывал! И еще увидит! События, происходящие в настоящее время, конечно, очень тягостны, но ничего ненормального в них нет. Война никогда не препятствовала вращению земли и эволюции жизни. Она даже является одной из форм этой эволюции. Не прогневайтесь, если старый ученый, философ, противопоставит вашему святому, болеющему душой Человеку спокойную бесчеловечность своей мысли. Может быть, вы все же найдете в ней нечто благодетельное. – Этот ужасающий вас кризис, эта грандиозная схватка есть, в общем, не более, чем простое явление систолы, космическое сокращение, бурное и закономерное, аналогичное образованию складок земной коры, сопровождаемому разрушительными землетрясениями. Человечество сжимается. И война есть нечто похожее на подземный толчок. Вчера в каждой нации воевали между собой провинции; позавчера в каждой провинции воевали города. Теперь, после осуществления национальных единств, вырабатывается более широкое единство. Разумеется, очень жаль, что при этом пускается в ход насилие. Но это в порядке вещей. Из взрывчатой смеси сталкивающихся между собой элементов родится новое химическое тело. Будет ли оно называться Западом или Европой? Не знаю. Но несомненно новое образование будет наделено новыми свойствами, более богатыми, чем те, что были у ингредиентов. На этом дело не остановится. Как ни прекрасна война, разыгрывающаяся на наших глазах… (Прошу прощения! Прекрасная с точки зрения разума, для которого страдания не существует)… готовятся войны еще более прекрасные, еще более грандиозные. Народы, как малые дети, воображают, будто пушечные выстрелы создадут вечный мир!.. Нужно подождать, чтобы сначала вся планета переварилась в котле. Война обеих Америк, война Нового света с Желтым материком, потом война победителя с остальной землей… вот что займет нас еще на несколько столетий! Но зрение у меня не первоклассное, многого я не замечаю. Разумеется, каждое из этих потрясений будет иметь в качестве отзвука большие гражданские войны. Когда все уляжется, веков этак через десяток (впрочем, я склонен думать, что это случится гораздо скорее, чем можно предполагать на основании сравнения с прошлым, ведь при падении движение ускоряется), то будет несомненно достигнут какой-то синтез, правда, обедненный: известное число составных элементов, прежде всего наилучшие и наихудшие, погибнет в пути; первые слишком нежны, чтобы противостоять непогоде, вторые слишком зловредны и совершенно не поддаются исправлению.
Так возникнут пресловутые Соединенные Штаты нашей планеты; союз их будет тем прочнее, что, по всей вероятности, человечество окажется под угрозой какой-нибудь общей опасности: каналов на Марсе, высыхания планеты, охлаждения, загадочной моровой язвы, маятника Эдгара По, призрака роковой смерти, нисходящей на человеческий род… Сколько прекрасных вещей увидят люди! Среди этих напряженнейших тревог гений Вида пробудится с новой силой. Впрочем, свободы будет мало.
