и во всей своей наготе показывается жестокий зверь". Но Клерамбо даже и из жизни ушел с убеждением, что "свобода в том и состоит, что свободный человек является для себя некиим законом вселенной". Он не преодолел до конца всех фетишей мелкобуржуазного индивидуализма. Как честный мелкобуржуазный пацифист, искренний и слепой, он проклял войну, но остался верен своей "ненависти" ко всякому насилию. Он боится и пролетарской революции, ибо, думает он, и она "тоже будет угнетать". Он умер, так и не разрешив вопроса, который ему поставил Моро: нация или революция? Он так и не понял, что путь к истинному миру народов только один – в войне против войны, что войне наций нужно противопоставить войну классом, что только гражданская война сделает невозможными империалистические войны, что только победа пролетариата положит конец всякому классовому угнетению, что только диктатура пролетариата явится введением в истинную историю мира, в историю великой общечеловеческой цивилизации.
Клерамбо погиб и не мог не погибнуть, не изменивши своему гуманитарному беспочвенному пацифизму, идеалистическому пацифизму мелкобуржуазного интеллигента-одиночки, бессильного в борьбе с классовым эгоизмом буржуазных хозяев мира и в борьбе с пережитками собственного "идеализма".
Ромэн Роллан пишет в своем дневнике ("Прощание с прошлым", русский перевод в "Красной нови" за 1931 г., No 7): – "Вместе с Клерамбо я шел крестным его путем". Но пришел он не туда, куда неумолимая судьба привела героя его романа. Уже роллановский "пацифизм" в "Клерамбо" по существу – "осуждение настоящего", проклятие культуре капиталистического общества. Уже в "Предтечах" "русская мысль" для Роллана – "авангард мысли мировой".
А в "Прощании с прошлым" Роллан окончательно хоронит все пережитки идеалистических мелкобуржуазных иллюзий, которые были характерны для индивидуалистического пацифизма Клерамбо.
"На крестном пути Клерамбо, – пишет Роллан, – я сопровождал его только в качестве беспристрастного наблюдателя, проникнутого симпатией к величию героев и к высоким целям, поставленным ими перед собой, но отвергающего насильственный и кровавый характер их средств. Я совсем не был человеком действия, я был человеком мысли… В тот момент моей духовной эволюции я не хотел компрометировать свою роль бдительного интеллигента, стоящего "над всеми схватками", вмешательством в то дело, которое я тогда ошибочно считал схваткой политических партий. Теперь я судил бы иначе".
Тогда, в средине 1919 г., – продолжает Роллан, – мне еще не чужда была "надежда воздвигнуть "крепость" международного духа… на основах светлого, свободного и бесстрашного индивидуализма"; с другой стороны, "стрелка компаса показывала на Север, на цель, к которой идут авангарды Европы"… Но мир, – заключает он, – "раскололся на два лагеря", "углубилась пропасть между Интернациональным капитализмом и другим великаном – Союзом рабочих пролетариев", самый ход событий, – заявляет художник, – "заставил меня перешагнуть эту пропасть и стать в ряды СССР".
Это решительное заявление подписано Романом Ролланом 6 апреля 1931 года.
