разве можно продвигать или усугублять неправду? Поэтому, хотя ради общего блага я отказываюсь поддерживать аргументы этих минеральных лекарей, но предпочитаю считать их не умышленными злодеями, но добрыми самарянами, впавшими в заблуждение.[81] Поэтому я спрашиваю вас, сэр: разве это мнение надменного соперника и самозванца?
Больной, чья физическая сила почти совершенно истощилась, не ответил ни словом, ни жестом, хотя вялое выражение его отупевшего лица как будто говорило: «Прошу вас, оставьте меня в покое; кому и когда помогли разговоры?»
Но его сосед, явно привыкший к таким проявлениям безнадежности, вежливо и твердо продолжал свою речь:
– Вы сказали, что по совету известного физиолога из Луисвилля принимали железистый раствор. Для чего? Для восстановления утраченной энергии. И каким образом? У здоровых людей в крови имеется естественное количество железа, а железный прут очень крепок; следовательно, причиной слабости является недостаток железа, которое вызывает животный прилив сил. Поэтому вам нужно принимать железо, отсюда и железистая микстура. Что касается теории, то я безмолвствую. Но, скромно предполагая ее истинность, я бы задал почтительный вопрос вашему знаменитому физиологу. «Сэр, – сказал бы я, – хотя, в силу естественных процессов, ослабленный организм можно оживить через прием питательных веществ, но способен ли он на жизненную трансформацию со всеми качествами своей ослабленной натуры? Если ничто нельзя включить в живой организм, кроме как через усвоение, или ассимиляцию, подразумевает ли это, что одно превращается в другое, как ламповое масло превращается в пламя? Насколько вероятно, в силу таких взглядов, что после жирных пиршеств Кальвин Эдисон[82] растолстеет? То есть, жир на столе проникнет в его кости? Не это ли должно произойти, сэр, когда железо из вашей склянки проникнет в кровь?» По-поему, это чересчур самоуверенный вывод.
Но больной снова прикинулся тупоумным, как будто хотел сказать: «Прошу, оставьте меня в покое. К чему эти болезненные слова, когда боль в моем теле уже доказала это самым мучительным образом?»
Не обращая внимания на явное недовольство больного, лекарь продолжал:
– Но мнение о том, что наука может удобрять человеческую плоть, как фермер удобряет землю, выглядит не так странно, как другая фантазия, – а именно, что современная наука достигла небывалых высот, и даже в случаях полного истощения сил, подобных вашему, благодаря предписанию вдыхать определенные пары может являть всемогущество, наполняя жизнью все сущее, кроме безжизненного праха. Ибо разве вы сами не рассказывали мне, мой бедный сэр, что по распоряжению великого химика из Балтимора вы в течение трех недель были вынуждены носить респиратор и каждый день в определенное время получали стимуляцию из некоего газометра, вдыхая пары сжигаемых лекарств, как будто эта искусственная атмосфера была противоядием от природного воздуха, созданного Богом? Стоит ли удивляться старым упрекам и обвинениям науки в атеизме? Это мой главный аргумент против сторонников химического лечения с их многочисленными изобретениями. Не что указывают их изобретения, если не на гордыню и превозношение человеческого мастерства, несовместимые с почтительным признанием нашей зависимости от высшей силы? Как бы я ни старался сохранить беспристрастность, эти химические лекари с их настойками, парами, курильницами и оккультными формулами кажутся мне похожими на тщеславных чародеев фараона,[83] пытавшихся совладать с небесной волей. Я днем и ночью молюсь о милосердии для них, дабы они не спровоцировали гнев небесный своими изобретениями и не испытали на себе Божье возмездие. Тем прискорбнее видеть ваше состояние после того, как вы побывали в руках у этих египтян.
Последовала очередная немая сцена, где больной дал понять: «Прошу, оставьте меня в покое; знахари-шарлатаны бесполезны, как и глумление над ними».
И снова его сосед продолжил свою речь:
– Насколько мы, травники, отличаемся от них! Мы ничего не провозглашаем и не изобретаем. С посохом руке, мы проходим по лугам и по склонам холмов, любуемся природой и смиренно ищем ее лекарства. Подобно настоящим индейским знахарям, не умудренным в названиях и классификациях, мы знакомы с сущностью вещей, как преемники мудрого Соломона, знавшего все растения, от ливанского кедра до иссопа на стене.[84] Да, Соломон был первым из травников, но достоинства растений были высоко оценены и в следующие эпохи. Разве не написано, что «В такую ночь / Рвала Медея травы, чтобы юность / Язону возвратить».[85] Ах, если бы вы имели доверие, то могли бы стать новым Язоном, а я был бы вашей Медеей. Уверен, что несколько флаконов моего Целительного Общеукрепляющего Бальзама, вернули бы вам утраченные силы.
После этих слов раздражение и отвращение больного достигло такой степени, что возымело эффект обещанного бальзама. Восстав из бессильной апатии, мертвенно-бледный мужчина вздрогнул и возопил булькающим голосом, как будто воздух в его легких прорывался через множество разбитых сот:
– Изыди! Вы все на одно лицо. Само название лекаря и целителя позорит тебя! Годами я служил аптечной банкой для ваших мерзких экспериментов, и теперь страдаю от их последствий. Изыди! Я ненавижу тебя!
– Я проявил бы бессердечие, если бы оскорбился недоверием ко мне, вызванным горечью из-за чужих происков. Но позвольте тому, что искренне сочувствует…
– Изыди! Точно таким же тоном не более полугода назад ко мне обращался немецкий доктор из водолечебницы, откуда я теперь вернулся, на полгода приблизившись к могиле!
– Водолечебница? О, это фатальное заблуждение благонамеренного Прессница![86] Поверьте, сэр…
– Изыди!
– Нет, инвалид не всегда должен настаивать на своем. Только подумайте, сэр, как несвоевременно ваше недоверие! Вы очень слабы, и разве в слабости мы не должны больше доверять друг другу? Когда слабость повергает в отчаяние, то в тишине и доверии вы обретаете силу.[87]
Умерив свой бурный порыв, больной умоляюще посмотрел на него, как бы спрашивая: «С доверием приходит надежда, но какая надежда может быть для меня?»
Травник достал из кармана пиджака запечатанную картонную коробочку и с серьезным видом протянул ее больному.
– Не отказывайтесь. Возможно, это последняя надежда на выздоровление. Работайте над собой; призовите уверенность, возродите ее из пепла; боритесь за жизнь, и она вернется к вам.
Больной молчал, дрожа всем телом. Потом, немного овладев собой, он поинтересовался ингредиентами лекарства.
– Это травы.
– Что за травы, и каковы их свойства? Почему вы даете их мне?
– Этого нельзя разглашать.
– Тогда я ничего не приму от вас.
Спокойно глядя на бескровную, почти безжизненную фигуру перед собой, травник немного помолчал и сказал:
– Ладно, я сдаюсь.
– Почему?
– Вы больны, но философствуете. Вы больной философ.
– Нет, нет… только не философ.
– Но желание знать ингредиенты лекарства и причину моего намерения помочь указывает на философский склад ума, – так же, как
