Некоторые из таковых странных существ предусмотрительно уничтожались сразу, иные прагматично пристраивались к делу, а еще часть, совсем небольшая, оставалась вне внимания тех, кому положено, и брала, со временем, хозяев под полный контроль. Подконтрольные же творили дела не просто плохие, а откровенно мерзкие и опасные, и не только для себя самих.
Примерно так случилось однажды с рядовым студентом Венской академии художеств, и чем эта история закончилась, ощутили на себе, наверное, в каждой семье Союза.
Примерно тогда, когда коалиция свободных народов Восток-Запад поставила жирную точку на моментальных путешествиях — вместе с самым одиозным путешественником — начал активнейшим образом развиваться транспорт воздушный. Стремительные, но тесные и тряские, аэропланы, возили почту и тех, кто ее сопровождал, живые же люди, не обремененные излишней срочностью важных дел, в массе своей предпочитали медлительные, но комфортабельные и безопасные, дирижабли.
И первые, и вторые требовали специальной инфраструктуры: взлетно-посадочных полос, причальных мачт, пассажирских и грузовых терминалов, и очень скоро воздушный транспорт стал преобладать, а наземные его собратья были ограничены местными перевозками. В самом деле, не гонять же небесный лайнер из города воинской славы Колпино в город-герой Ленинград: тут достаточно и эслектрички, и даже эсобуса.
Ленинградские вокзалы функционально переместились поближе к воздушным портам, слившись с последними в огромные (в смысле размеров) и удобные (в плане пересадок) транспортные узлы. Здания же вокзалов остались на своих местах: вокзал Московский стал огромным универмагом, Витебский — транспортным музеем, Финляндский — снова музеем, но уже Революции, с Балтийского по-прежнему уходили эслектрички и другой полезный местный транспорт, а самый интересный вокзал, Варшавский, обратился современным кинотеатром.
Еще именно в этом, последнем по списку, но не по значимости, бывшем вокзале, располагалась одна из огромного количества малых контор, входивших в Контору большую. Следственное управление всемогущего КГБ занимало весь третий этаж, частично скрытый в складке пространства, частично — взирающий на мир с обращенного на север фасада ехидным оком огромного круглого витража.
Ровно за этим самым витражом располагался один кабинет: не очень большой, но очень важный. Волей и непростым нравом одного из начальников, распоряжавшихся кабинетом, столичного варяга, за помещением закрепилось особое название: его называли «вербовошная», с очевидным московским шиком меняя один шипящий согласный звук на другой. Конечно, собственно вербовку в этой комнате никто никогда не проводил: посторонние, из которых, как правило, и вербуются нужные стране агенты, доступа в комнату не имели, зато сами решения о вербовке, особой игре и других интересных советскому государству вещах, очень часто принимались именно там.
Старший майор уютно устроился в неглубоком кресле, постаравшись сесть так, чтобы из всего многообразия цветных бликов, оконный витраж отбрасывал на его лицо именно солнечно-желтый. На душе товарища Эпштейна был мир, мир был и на его лице: пожилые и опытные чекисты вообще редко переживают, пусть и по серьезным поводам. К тому же, ситуация находилась под плотным контролем, было понятно, что именно происходит, и даже — что именно требуется предпринять.
Оппонент и начальник старшего майора являл собой противоположность живому и улыбчивому подчиненному: мощный, будто рубленый из камня подбородок, тяжелые, сдвинутые к самой переносице, брови, полное отсутствие эмоций на никогда не знавшем улыбки лице. Начальник был чистокровный тролль, человек сильный, очень умный и немного медлительный, из-за особых отношений своей национальности с солнцем, никогда не покидавший помещение днем, и, из-за особенностей горного менталитета, предпочитавший обращение исключительно по имени и отчеству.
- Так получается, Парвиз Муслимович, что на нашего парня они вышли совсем случайно, - Эпштейн перевернул еще одну страницу донесения. Читать с листа он, обладающий феноменальной памятью, даже не пытался, но, перелистывая страницы, как бы перемещался по заранее заготовленному плану беседы. - Грин не явился, агент поиздержался, платить местному криминалу тоже чем-то надо, вот этот самый криминал и решил добыть денег способом, для себя простым и понятным.
- Однако, по данным смежников, - тролль буквально на миллиметр приподнял левую бровь, показывая, что с мимикой он все-таки знаком - Грин в Ленинграде. Коллеги-линейщики его позорнейшим образом упустили, и он сейчас вполне может встречаться с кем-то из фигурантов, нет?
- Это не Грин, Парвиз Муслимович, и даже не похож. Настоящий шпион бесславно погиб в Утрехте: тело успели прибрать посольские, но, по достоверным данным, имело место нештатное срабатывание комплекса скрыта, наспех замаскированное под пищевое отравление. - Эпштейн чуть сдвинулся влево, продолжая ловить желтый блик высоким умным лбом.
- У линейщиков невовремя случился новый начальник, вместо ушедшего на пенсию, опыта оперативной работы в таких масштабах у нового врио оказалось маловато, и вот результат: послушали старого параноика Смирнова, приняли за шпиона приехавшего отставляться подзграничника, героя, кстати, вся грудь в орденах. Теперь даже его не могут поймать — была мысль их сориентировать в пространстве-времени, но решили, что пусть пока ловят, может получиться интересно. Во всяком случае, чем глубже увязнут, тем больше будут должны.
Тролль согласно покивал. Негласное соперничество между разными отделами ленинградского КГБ, «разными башнями Самого Большого Дома», высшим руководством Комитета даже поощрялось: тем самым росла выучка, квалификация, и, парадоксальным образом, крепились горизонтальные, диагональные и прочие альтернативно-линейные связи между сотрудниками. Структура, растущая и развивающаяся в итоге, была тесно и надежно спаяна, быстро и результативно работала и почти не допускала досадных промахов в делах по-настоящему серьезных.
Всё — на страх внешним и внутренним врагам Союза.
- Так вот, - продолжил старший майор государственной безопасности, - жулики, скорее всего, просто не в курсе национальной особенности сочинских чертей. Той, что про практическую отмену теории вероятности во всем, что с ними связано. Это, с некоторой долей достоверности, позволяет утверждать еще и то, что они или плохо учились в школе, или и вовсе прибыли в центральный Союз откуда-то с дальних рубежей, или даже из-за них.
- Ну да, ну да. - согласилось начальство. - Любой советский ребенок с детства знает: с чёртом за стол не садись, карт не доставай, денег не свети. Не были бы черти, в силу вынужденного наследственного самоконтроля, удивительно законопослушны, намаялись бы мы с ними выше всякой меры.
Шутка про ту меру, что выше всяких других, была у тролля любимой, и использование ее означало: несмотря на угрюмое выражение лица, именно сейчас начальство веселилось, пребывая в отличном настроении.
- Там вообще все получилось — как по учебнику. Вероятности завязаны в тугой узел, в каждой точке входа и выхода оказались строго нужные люди, возле одного из них — люди тоже нужные, но уже совсем наши. Вольно же
