Книга Семнадцатая - Родион Примеров

— Тогда от него и будем двигаться, — честно говоря, я уже стыдился своей новой попытки уклониться от откровенного разговора с сестрой, но все еще не представлял, как именно должна выглядеть моя откровенность. — У светофора всего три сигнала. Сделайся он вдруг разумным существом, с их помощью он сумел бы, вероятно, извещать нас о своем состоянии. Ну, например: красный — «мне плохо», желтый — «я в норме», зеленый — «как же я счастлив». Три цвета — три состояния. Для светофора, возможно, достаточно, а для меня — маловато. Видишь ли, мне никогда не бывает однозначно плохо или исключительно хорошо. Это оттого, наверное, что я не полностью светофор, а хоть немножечко, но человек…

— Я тебе скажу, кто ты, — торжественно посулила Алена. — Ни хрена ты не человек, Димочка, ты — алкоголик! У кого еще в сортире можно найти полпузыря, и притом в таком знаменательном месте? Только у конченого алкаша.

— Это в каком же месте? — осведомился я с неподдельным любопытством.

— Да он прямо в биде у тебя стоит, ушлепок! Ты, поди, и льда туда же подсыпаешь для пущей роскоши?

— Про лед сейчас обидно было, — расстроился я. — Совсем на меня не похоже…

— И правильно, — подхватила сестра. — Много чести для такого пойла. Жуткий шмурдяк, я нарочно проверила. Отрава! Бухло как сверхидея — годится только для одного: нарезаться в дымину и отрубиться… Ну, что за херня с тобой творится, котенок? Давно ты синьку глушить начал? И как еще глушить, твою налево! Сидя на толчке! Из горла! В одиночку!

Ну, как я и предполагал… Долго же она держала свои наблюдения при себе, прежде чем обрушить на мою голову парочку нравоучительных молний. Мне чрезвычайно не понравилась эта пауза. Сестре не следовало превращаться в меня, обрастать моей черствой непроницаемой раковиной, не столько защищавшей от вреда снаружи, сколько не позволявшей чужому глазу различать его воздействие на рыхлое тельце внутри. Только не Алена! Без ее непосредственной реакции на все, что совершалось в этом мире, я терял большинство своих ориентиров, подсказывающих, как нужно или как не нужно относиться к окружающим нас вещам, но, главное, постоянно напоминающих о том, что ко всем этим вещам положено как-то относиться.

— Во-первых, не сидя на толчке, — с достоинством поправил я, — а культурно отдыхая в ванной. А во-вторых… Впрочем, никакого «во-вторых», пожалуй, уже не будет — все остальное подлинная правда… Но, заметим, это было вчера. Особый случай. Воистину не самый приятный вечер в моей биографии.

— Впервые слышу! — отчитала меня Алена. — Почему я опять ничего не знаю? Раньше ты рассказывал мне о любом дерьме, что случилось с тобой за день, а теперь я сама чуть не клещами вытягиваю из тебя то, о чем должна узнавать за первой же сигаретой. Зачем тебе сестра, если не за этим? А мне кем прикажешь себя чувствовать, когда родной брат даже пошептаться со мной ни о чем не хочет, не говоря уже о том, чтобы посоветоваться? Мурзилкой бесполезной… Ну, что там у тебя стряслось вчера, выкладывай… Дима, ты кожу с меня снять пытаешься? Нормально уже все, завязывай с этим копытом…

— Мне лучше знать, когда завязывать, — солидно возразил я. — Над косточкой еще немного пройдусь… А что касается вчерашнего… И смех и грех. А смешнее всего то, что как раз по части греха дельце у меня и не выгорело. Нацелился закадрить девчонку в клубе, но все пошло через задницу… Пардон, прозвучало как каламбур… В общем, все пошло наперекосяк — так будет точнее.

— Ну, наконец! Заговорила Валаамова ослица! Вот теперь, Димочка, становится интересно, — сестренка оживилась, заерзала в кресле и насильно отобрала у меня свою правую ногу, однако тут же возместила ущерб, милосердно протянув мне левую. — Рассказывай! Все по порядку. И со всеми подробностями!

И я рассказал. Обстоятельно изложил свои вчерашние похождения, не упустив ни одной детали, которая могла развлечь и порадовать Алену, и напрочь презрев те лишенные житейского мяса трансцендентные мелочи, от которых она обыкновенно начинала скучать или расстраиваться. Сочные водевильные оттенки, привнесенные в мое повествование, определенно пошли ему на пользу, выгодно упростив и приукрасив его персонажей, от чего и сам я в качестве центрального героя приобрел вполне пристойные черты: скорее незадачливый Дон Жуан, заплутавший в застежках дамской одежды, чем не ко времени перековавшийся Калигула, рефлексирующий по поводу нравственных аспектов эрекции. Незнакомка в красном снискала у Алены исключительное одобрение, к незнакомке в сиреневом остались вопросы. Сцену с Дианой я решительно скомкал, поглощенный шнуровкой Алениных кроссовок, поэтому сестра вывела из нее только то, что к финалу своей истории я надрался в стельку, попутал рамсы и напрасно позарился на клейменую телочку. Совершенно справедливое суждение, по-моему…

— Короче, тебе попросту не обломилось, братец, — подытожила Алена, когда мой рассказ подошел к концу. — Ну, печалька, конечно… И по этому случаю ты не придумал ничего умнее, как ужраться? В ванной? Голимой текилой? Так, что ли?

— Выходит, что так, — не дождавшись аплодисментов за упомянутые заслуги, я удалился на диван: курить и смирять гордыню. — Считаешь, это чересчур?

— Не то слово, Димочка!

— Считаешь, в моем лице мы имеем дело с аддиктивным поведением? Вероятно, вследствие фрустрации на социокультурной почве?

— С языка снял, — невозмутимо подтвердила сестренка.

— Правда? — простодушно удивился я, крутанув колесико зажигалки и прикурив долгожданную сигарету.

— Точняк, — заверила Алена. — Димуль, хватит уже! Твой выпендреж на меня не действует. Тем паче, что приемчики у тебя говно и не меняются со времен моего детства. Чуть что, давайте выставим сестру дурой и заткнем ей рот навороченными фразочками. Shame on you! Если ты такой умный, то почему ведешь себя, как малолетка? «Ах-ах, противная девчонка мне не дала — пойду наклюкаюсь до усрачки! Не кончу, так проблююсь…»

— Сам себе удивляюсь, родная, — признался я, поглядывая на тележку, стоявшую одесную Алены, на столике которой попусту испарялась в атмосферу порция отличного виски и подтекало вязкой сливочной лужицей невостребованное мороженое. — Однако, заметь, я с самого начала попал под дурное влияние. Твое влияние, заметь. Не ты ли тот бесенок, что надоумил меня пуститься во все тяжкие на склоне моих лет? Человек, можно сказать, со студенческой скамьи дамочек в кабаках