другое дело… То славный младенец… Да и не может ребенок в таком нежном возрасте внушать дурные чувства. Но как же ты найдешь его?
— Вот я и не знаю… как начать поиски…
— Чайник вскипел, — вдруг объявил Иван Петрович, — сегодня выпьем настоящего китайского чаю… Настоящего… Я уверен, что не более одного процента всего населения нашей древней столицы позволяет себе теперь такую роскошь… Пейте, девочки, пейте.
Катя пила чай и обдумывала план действий.
Необходимо пойти в милицию. Но Катя после ходьбы чувствовала такую слабость и дрожь в ногах, что итти сейчас было бы неблагоразумно. Катя понимала, что теперь ей больше не на кого надеяться, кроме как на самое себя, а потому решила хорошенько обдумывать свои поступки.
— А можно мне у вас переночевать? — спросила она Зину.
— Конечно, можно, ляжешь со мною, на одной постели. У нас сейчас тепло, хорошо.
— Да, — бормотал Иван Петрович, клюя носом, — печка. О, великая печка! Не ценили тебя люди прежде в достаточной степени… Не лелеяли, не ласкали зато, что ты согреваешь их тела, а следственно, и души… Печка…
Он откинул голову на спинку кресла.
— Папа, не засыпай в кресле, ложись в постель.
— Спасибо, дочь, за напоминание… да… постель… О, постель, и ты тоже великая утешительница человека.
Он, пошатываясь, пошел за занавеску. Зина помогла ему раздеться.
В эту ночь Катя спала как убитая.
* * *
В милиции только пожали плечами.
— Где ж ее теперь найдешь? Мало ли куда может человек уехать.
А кто-то сидящий за отдельным столом сурово добавил.
— Эта Глухова спекулянтка была… Кабы она во-время не уехала, мы бы до нее добрались.
Выйдя из милиции, Катя остановилась на секунду, раздумывая куда итти.
Ясно было ей теперь одно. Она осталась совсем одна во всем мире, отец и мать, конечно, погибли. Петя если и жив, то ей его все равно не найти. Стало быть, приходится жить одной. А может быть, лучше броситься под проезжающий мимо грузовик.
Грузовик с громом прокатил мимо, воняя бензином. Солдаты, сидевшие на нем, весело хохотали.
Огромные колеса (задние были двойные) прокатили совсем близко от Кати… Брр!.. В какой кисель можно под ними превратиться. Глупо даже думать об этом. Конечно, надо жить. Но как? Иван Петрович и Зина сами живут впроголодь. Они не могут кормить Катю. Стало быть, надо найти работу. Вот тут-то и заключалась главная трудность. Катя имела весьма смутное представление о том, как надо искать работу. Да и какую работу она могла бы найти… Она пошла вдоль улицы, жмурясь от острого снега, который несся прямо на нее. Начиналась вьюга. Зима, чувствуя свой скорый конец, вздумала напоследок разгуляться.
Катя решила все-таки вернуться к Зине, чтобы с нею посоветоваться. Может быть, Иван Петрович знает, как надо «искать» работу.
Катя шла, путаясь ногами в снегу, как вдруг перед нею встала, загородив ей дорогу, очень толстая женщина, одетая в хорошую шубу и яркую шляпку.
— Ах ты гнусная! — вскричала женщина, схватила Катю за руку и прежде, чем та успела опомниться, поволокла ее в ворота большого дома.
— Ах ты дрянь эдакая! И ведь идет себе, как ни в чем не бывало!
— Что вы ко мне пристаете, пустите!..
Услыхав Катин голос, женщина выпустила ее руку и сказала несколько удивленно:
— Никак это не Пашка! Ты кто такая?
— Я… Катя!.. Сенцова!..
— Фу ты, господи! А ведь я тебя за Пашку приняла… Она у меня, подлая, белье стащила и удрала… дрянь такая… Ну, ты, девочка, ступай.
Катю вдруг осенила мысль.
— А Пашка вам белье, что ли, стирала? — спросила она.
— Она у меня в няньках жила при моем дите, стерва этакая. Все полотняное сперла. А ты ее знаешь, что ли?
— Нет… А я думала… Я место себе ищу… Я стирать умею.
— Что ж, я тебя так с улицы и взяла. Что ж я, дура, что ли? Чтоб еще ты меня обворовала! Больно хитрая!
— Я еще в жизни ничего не крала.
— Ишь какая. Святость на себя напускает… А ты кто такая? Родные-то у тебя есть?
— Была тетка, да вот уехала. А я в это время в больнице лежала.
— Ах ты гнусная! — вскричала женщина и поволокла Катю…
— А какая тетка?
— Глухова Варвара Петровна.
— Глухова?.. Это та, что продукты держала?
— Да, да…
Женщина призадумалась.
— Это ты, которая родителей потеряла? Она мне говорила.
— Да, я. Вы не знаете, куда она уехала?
— Не знаю, я уж ее с месяц не видела. Не знала даже, что она уехала.
— Она уехала и брата моего куда-то увезла, Петю.
— А ты за детьми ходить умеешь?
— Умею!
— Ребенок мой особенный, за ним нужен деликатный уход.
— А сколько лет ему?
— Четыре годочка!
— Я таких очень люблю!
— Только я ведь денег платить не буду. Кормить тебя буду, одевать…
— Ну что ж!
— Только надо мне это обсудить с хозяином… с мужем то-есть. А ты не шальная?
Катя не знала, что ответить.
— Вот увидите, — сказала она смущенно, не желая слишком хвастаться заранее.
— Больно ты уж только на Пашку похожа. Вот и берет меня сумление. А ну, как и ты в роде ее — такая же гнида…
— Уж воровать я, наверное, не буду, а насчет работы посмотрите.
— Ну, пойдем, что ли. Посмотрим.
И женщина повела Катю по грязной, пахнущей дымом лестнице.
В грязной, но довольно просторной комнате сидел толстый плешивый человек без пиджака и похлопывал по боку ребенка, который хныкал и не хотел засыпать.
Увидев мать, ребенок завизжал словно паровозный свисток и принялся дрыгать ногами и руками.
— Вот, — сказала женщина, — новую няньку привела… Ну, что, что ты, бутузик, — обратилась она к визжавшему ребенку, — не надо кричатиньки, мама пришла… Папа с нами не умеет обращаться… Папа у нас болван, идиот…
Последние слова она произнесла громко, обращаясь к мужу.
— Не видишь, ребенок есть хочет. Дурова голова. Бревно… Сейчас, деточка… сейчас каську сварю, не плась… А вот это смотри, няня новая…
Катя подошла к ребенку, но тот исказил от ярости лицо и заорал еще пуще…
Толстяк растерянно глядел на жену.
— Ну… бревно… Печку топи… Очумел, что ли. Да вот девчонке объясни, как печку нашу топят… А ну-ка пусть-ка она сама лучины наколет. Где косарь?
Женщина стала тютькать ребенка, который злобно бил ее по лицу крошечными ручками.
Толстяк, робко озираясь, принялся растапливать печку.
Катя колола лучины. Она с непривычки обрезала себе палец, но боялась об этом сказать,
