чтобы сразу не проявить себя нескладной.
Косясь на хозяйку, Катя посасывала палец, а та без умолку болтала плаксиво и недовольно.
— Вот, уйдешь на минутку, а в доме все пойдет кувырком; думаешь, оставила дом на мужчину, а он, выходит, тюфяк сплошной, не отец своему дите, а так, орангутанг какой-то американский… Ох, загубила я свою молодость… Смерти у бога прошу — не посылает. Ох, ох, ох…
Катя вспомнила, как смотрела она из больничного окна на лес… Неужели только вот все это таилось за спокойным снежным лесом. Не может быть. Счастье будет! Настоящее счастье!.. Не надо только терять бодрость!
XIV. КИТОВЫ
КОГДА Катя вспоминала свою жизнь до начала гражданской войны, она представлялась ей ровной полосой, окрашенной почему-то в зеленый цвет. Может быть, потому в зеленый, что уж очень много садов было в Тополянске. Но внезапно ровная полоса эта превратилась в целый ряд странных зигзагов.
Встреча с таинственным монахом, разрыв поезда, блуждания по пустой станции, приезд в Москву, больница — все это сменялось быстро, словно в кинематографическом фильме. Даже странным казалось, что на протяжении всего нескольких месяцев можно было пережить столько разных, непохожих друг на друга событий. Но затем, после этих чудных зигзагов жизнь снова превратилась в однообразную прямую полосу.
Катя изо дня в день няньчила ребенка, слушала брань своей хозяйки, топила печку, мыла посуду, стояла в очередях за манной крупой или за керосином. За все это время ей только два раза удалось сбегать к Зине. Хозяйка страшно сердилась, когда Катя куда-нибудь отлучалась и во избежание лишних криков Катя предпочитала сидеть дома. Тем более, что ребенок (его звали Ваней) к ней привык и обращался с нею куда любезнее, чем с своей матерью.
Фамилия Катиных хозяев была Китовы.
Китов служил кассиром в каком-то из отделов ВСНХ и получал хороший паек.
Это был молчаливый человек, с виду добродушный, но всегда словно что-то скрывавший. Он никогда не кричал на Катю, никогда не говорил ей грубостей, но Катя тем не менее его как-то всегда опасалась.
Хозяйка — Марья Кузьминична — была женщина взбалмошная, крикливая, и Катя не раз принуждена была себя сдерживать, чтобы не ответить ей как-нибудь слишком резко. По своему больничному опыту она знала, что поддерживать глупые ссоры не следует. Поэтому жизнь текла сравнительно мирно.
О своих родителях, о Пете Катя старалась просто не думать. Все ее прошлое как-то откололось от нее. Вспоминать значило только себя расстраивать.
Так прошло три года.
За эти три года в жизни советского государства произошло много очень важных событий. Красная армия захватила весь юг; последний оплот белых — Врангель — был вытеснен из Крыма и бежал в Константинополь. Гражданская война кончилась. Вместе с тем был объявлен декретом переход к новой экономической политике. В Москве один за другим стали открываться магазины, на рынках появились продукты, люди показывали друг другу только-что появившуюся белую красиво разрисованную бумажку — червонец.
Катина хозяйка стала допекать своего мужа.
— Ишь, вон Локудров жене две пары ботинок подарил, да шелковое платье. Теперь все опять пошло по-шикарному, а я вон в веревочных туфлях хожу, А Синюгины вон в театр чуть ли не каждый день ходят и в первом ряду сидят. А чем мы хуже их? Небось, еще и получше!
Китов кивал головою, но отмалчивался.
Однажды весною он вернулся домой в более оживленном настроении, чем обычно, и принес бутылку вина и закусок.
Вечером он долго шептался о чем-то с Марьей Кузьминичной.
На другой день та пошла с Ваней по магазинам и купила много хороших вещей и себе и мальчику.
А через несколько дней Марья Кузьминична объявила, что они лето проведут на даче.
Это вносило некоторое разнообразие в скучную жизнь. Катя была очень рада опять увидать леса и поля, тем более, что весна стояла чудесная.
Дачу наняли в Звенигородском уезде, то-есть была это вернее не дача, а деревенская изба, но изба очень чистая и светлая.
Из окна видна была река Истра, а за нею — холмы, поросшие лесом.
Это было лето двадцать четвертого года.
Катя гуляла с Ванею по молодому лесу, наполненному пением птиц и шорохом листвы. Ваня гонялся за бабочками, а Катя сидела в тени на мягкой зеленой траве и всею грудью впитывала в себя сладкий лесной аромат. От одного этого ощущения солнца, тепла, лета сердце уже трепетало от радости. Как-будто больше ничего и не нужно. Правда, где-то в глубине души сосал тоскливый червяк — мысль, что вот сейчас опять придется итти домой, возиться с грязным бельем и посудой, слушать глупую болтовню.
Но легко было не думать обо всем этом. Вот она, настоящая жизнь, а остальное пройдет. Не век же ей жить у Китовых. И тотчас приходила мысль: ну а если не жить у Китовых, то куда деться?
В этот миг вдали по лесу разнеслись какие-то странные звуки. То не был топор дровосека и не стук едущей по шоссе телеги.
— В барабан бьют! — воскликнул Ваня.
В самом деле, это больше всего было похоже на звук барабана.
И в то же время по лесу разнесся слегка дребезжащий напев трубы.
— Пойдем, посмотрим, — сказал Ваня, — что это?
Катя встала с земли и они пошли на звук грубы, ломая под ногами тоненькие веточки.
Звуки смолкли, но теперь слышался какой-то смех, детские голоса и веселые громкие возгласы.
На полянке среди леса вокруг только-что разведенного костра сидели мальчики и девочки в зеленовато-серых рубашках с красными галстуками на шее. Они варили что-то на огне, а в стороне стояли брезентовые палатки.
— Смотрите, кто идет. Карапуз какой! — сказала одна девочка, указывая на Ваню. — Как тебя зовут, гражданин?
Мальчики и девочки обступили Катю и Ваню.
— Это что ж, брат твой, что ли?
— Нет!..
— А кто же?
— Я няня его!
— Ишь какой буржуйчик. Няня у него целая.
Один из пионеров, чтоб доставить Ване удовольствие, заиграл на барабане.
— А вы кто такие? — спросила Катя.
— Мы — пионеры. В лагерь сюда приехали. Ты где живешь?
— Там вон, в Сеноедове.
— Приходи к нам. У нас вечером у костра песни, беседы всякие. Очень весело. Ты в школе учишься?
— Нет!
— Как же такая большая, а не учишься!
— Мне теперь учиться некогда.
— Ну, а читать умеешь?
— Конечно, умею!
— Ну, мы будем тебе книги давать. Ты к нам обязательно ходи. Картошки хочешь?
— Нам домой пора, обедать.
Но Кате не хотелось уходить.
За эти годы она совсем отвыкла от своих сверстников
