либерализма и анархизма, два инверсирующихся, эпигонствующих и доведенных до эксцесса продолжения просветительства и романтики.
Далее опять-таки две вершины на этой почве, революционная демократия и коммунизм при различных переходах (Бабеф – социалисты) до конфликта друг с другом. Одно за счет другого.
Марксизм как идея единства коммунизма и революционной политики, социализм[а] сверху и народной политики. Хотя расхождения возможны и впредь – расширение базы.
К народности
А не сделать ли пояснение<?> типа Критика истории литературы XVIII века, то есть демократическая критика капитализма не есть критика капитализма, a etc. Два пути!
Что значит быть современным?
Быть слепым, тупым, ограниченным? Или зрячим. То, что лучше.
Вопрос о роли «благодаря» в другом изложении и разрезе. Когда у нас господствовала вульгарная социология и формализм, то есть [нрзб.] «благодаря», то они распадались на две стороны: 1) [нрзб.], 2) мы сами.
До 1953 года мы жили в вечном сегодня. Оно началось с Октября, и если происходили какие-нибудь изменения, нам хорошо известные, мы их не сознавали как страницы истории. Для этого были не только внутренние основания, в значительной степени иллюзорные. За этим вечным сегодня стояли грозные силы, которые не допускали мысли о том, что сегодня может иметь свою историю, что вчера оно могло быть в чем-то несовершенным, исторически-относительным и вообще не равным себе. Ведь при таком допущении можно было бы найти в себе какие-нибудь критические доводы и по отношению[к] более конкретному и реальному сегодняшнему дню. Поэтому нужно было иметь плохую память. Резкие изменения курса жизни стирали одно другое, ложились одно поверх другого как записи на магнитной пленке, а пленка оставалась одной и той же. Внешность была такова, как будто все от века было одинаково и малейшие попытки внести какую-нибудь конкретность в это непрерывное присутствие, presence, казалось, режут ухо.
После 1953 года у нас возник интерес к собственной истории и, самое главное, появилась возможность ею заниматься.
Через наши руки («течение») прошли две важные идеи: идея народности искусства и другая идея – идея объективной правды, заложенной в каждом подлинном произведении искусства, даже если автор не знает этого или не хочет знать.
Идеи это не новые, но, повторяю, они были очень важны, ибо развились в борьбе с другим кругом идей, кот[орые] можно назвать добровольным догматизмом и сервилизмом. Теории частичности, узости, [нрзб.], социального эгоизма, отсутствия правды и совести, при страшном преклонении перед силой и энергией [нрзб.], скорее – нахрапом. Словом, идеи вульгарной социологии, которые объективно служили старой идее насилия и единовластия, хотя практически, на данном этапе вступили в противоречие с его интересами и потому стали уязвимы.
Вы признаете, что художником люди бывают даже вопреки и даже благодаря своим нелепым убеждениям, – значит, вы за нелепость, за реакционность! Так рассуждают эти господа. На самом же деле – обратное: «Значит, соблюдайте меру, не нужно быть фанатиком даже во имя разума», говорил Анатоль Франс (т. 6, стр. 529). Разум, передовое мировоззрение – все это хорошо лишь в конкретном содержании, а вышел за его пределы, так даже самое не передовое мировоззрение может быть лучше.
Бочаров82. Конечно, все это чисто научная полемика, за исключением нескольких намеков типа Caveant consules83. Бочаров может не знать, что это такое, но Я. Эльсберг<?> объяснит ему (как окончивший классическую гимназию)84.
«Чистый» марксизм, демонически-чистый марксизм вульгарной социологии – как своего рода анархобесие, мелкобуржуазное ультра, явление псевдореволюционного декадентства, хотя и питающееся корнями внизу. Это явление аналогично модернизму, цветы зла.
Многим людям – когда оканчивается спасительная [нрзб.] социологии – буквально нечего сказать, и тогда оказывается, что они беднее бедного, что для того, чтобы просто занять читателя, им приходится повторять плоские общие места, писать в духе самых нудных школьных авторов умеренно-либерального пошиба, в духе рецензентов<?> «Биржевых ведомостей» и т. п.
Недошивин в 1946 году85. Да, но мы развиваемся! А кто нам поручится, что будет<?> завтра? Ничуть вы не развиваетесь. Вы те же, что были. Один молодой автор – «вдумчивые читатели тридцатых годов». Да, были такие вдумчивые, избави нас боже от их вдумчивости. Вдумчивые исследователи и в двадцатых, и в тридцатых годах, и сейчас одни и те же. Конфликт с ними для меня в моем положении единственное доказательство того, что я, как говорит Щедрин, скорее готов найти общий язык с Понтием Пилатом, чем с Каифой и молодыми людьми из Кириафа. А впрочем, единственное знамя марксизма одно и в двадцатых и[в] тридцатых годах, да и теперь, хорошо это понято или плохо, – единственный крепкий ориентир, единственный залог будущего.
Новый тип вульгарной социологии и реальное Лихо<?>.
Предисловие к книжке о Марксе
Политическая сторона.
Насколько важна была моя постановка вопроса о прогрессе в 30-х годах, видно из того, как путается мир в оценке религиозных движений сейчас. Если они передовые, то прогрессивный боженька etc.
Что лучше – аристократия или единовластие? Тема моей лекции в театре Мейерхольда по поводу «Бориса Годунова» Пушкина86 и всей моей постановки вопроса о возможности «борьбы на два фронта». От проблемы капитализма и феодализма к этой более острой проблеме. Таков был смысл.
Истина и ее система – с одной стороны. С другой – формально-технический взгляд на сознание вульгарной социологии и формального метода, известного теперь под именем структурализма. Отсюда, из этого бытия сознания вне истины, из продукта <? > и манипуляции – культ личности. Может быть, вспомнить Ленина? Сравнить с Фриче. Технократия.
Примечания
1 В защиту своего дома; о себе; для себя (лат.).
2 Андрей Платонов в 1930-е годы близко сотрудничал с журналом «Литературный критик» и писал там рецензии на книжные новинки (в том числе под псевдонимом Федор Человеков); см.: Галушкин А.Ю. Андрей Платонов – И.В. Сталин – «Литературный критик» // «Страна философов» Андрея Платонова: Проблемы творчества. Вып. 4. М.: Наследие, 2000. – Примеч. ред.
3 Сац Игорь Александрович (1903–1980) – один из представителей «течения» 1930-х годов (последователей и единомышленников Лукача и Лифшица, авторов журнала «Литературный критик»); впоследствии член редколлегии «Нового мира» при А. Твардовском. Сестра Саца – Наталья Розенель была второй женой А.В. Луначарского, а он в 1920-е годы был его литературным секретарем, а также в 1930-е годы – членом редколлегии «Литературного критика». О личности Саца см. воспоминания В.Я. Лакшина, близко его знавшего с 1950-х годов: «Он избегал публичности, солистом быть не хотел и даже в оркестре
