дело.
Пиши почаще и побольше.
А. Костров.
Столкновение в лесу
Есть новость, ребята! Помните, я писал вам про заведующего сельмагом? Так вот: выяснилось, что на такой работе не всем можно кресло занимать. Заведующий сельмагом товарищ Зуб уже у нас не работает.
Многое изменилось здесь. Теперь у нас в сельмаге даже витрина появилась. Ну прямо как в московском универмаге.
За стеклом витрины сидит кукла в оранжевом платье. На груди у нее дощечка с надписью «Ляля». Ресницы у нее черные-пречерные, длиной сантиметра три, похожие на два веера.
В самом центре витрины стоит манекен женщины в натуральную величину. Лицо у нее темно-сиреневого цвета. Понавесили на эту сиреневую гражданочку все, что можно было навесить: на плече у нее черно-бурая лиса, на всех пяти пальцах кольца надеты с разными разноцветными камушками.
Одна гражданочка глядела-глядела на сиреневую манекеншу, потом руками всплеснула и сказала: «Ну как живая!» А мужчина поглядел на нее и тоже сказал: «Королева красоты!»
Справа от манекенши — розовый мальчишка, вырезанный из фанеры, в школьной форме.
Многие, кому делать нечего, стоят у витрины, глазеют. Когда папа посылает меня в сельмаг, он мне говорит: «Сбегай к «Ляле» за маслом».
Но как-никак, а в магазине стало светлее, и продавщица Анна Павловна теперь фартук белый надевает. Руки после соленых огурцов о живот не вытирает и не говорит: «Бери, что есть», а теперь часто добавляет «пожалуйста». Правда, иногда она еще по инерции прикрикивает на покупателей. Но теперь уже очень редко. Разгонится по старой привычке, но тут же вспоминает, что попадет ей за это. Однажды она гаркнула на одного старика: «Селедка вся калиброванная. Где я тебе с икрой искать стану?! Не чуди, старик!!! С молокой тоже под бормотуху сойдет». Старикашка аж присел на корточки от страха и голову руками закрыл, думал, наверное, что Анна Павловна селедкой бить его станет. Но в это время вошел новый директор сельмага. Анна Павловна сразу по-другому заговорила: «Де-ду-у-у-уль, а дедуленька, тебе селедку с красной али с черной икрой? А может, с молокой, гладенькую подобрать?» — «С молокой», — тоненько пропищал дедушка, все еще прикрывая голову ладошками. Про сельмаг это я вам попутно рассказал…
Ребята, не получается у меня прожить ни один день гладенько, что-нибудь непременно произойдет.
Утром, прямо перед тем как спуститься с чердака, каждый раз даю себе слово: ни к кому не приставать, ничего не замечать, за что можно зацепиться, в общем, буду паинькой. Отъезд в Москву немного задержался; и в этот промежуток я ухитрился снова схлопотать от Сереги Бобрикова. И знаете, из-за маленького лесного паучишки. Видно, невезучий я человек.
Отправились мы с ребятами в лес поискать орехи. Олеся с нами пошла. Сначала все было хорошо. Напали на рощицу боярышника, кислицу ели, мимо шиповника тоже не прошли. Неглубоко мы вошли в лес, а уже отведали разных лесных даров. Олеся попросила нас помолчать и послушать птиц. Стоим слушаем.
Вдруг раздаются голоса и смех. Смотрим, на поляне появился Сережка Бобриков с каким-то мальчишкой.
Я сразу вспомнил свой многоцветный фингал и подумал:
«А может быть, мне рассчитаться с ним здесь, в лесу? Нет, — думаю, — я же целеньким обещал домой вернуться. А с Сережкой свяжешься, вряд ли целым будешь».
Олеся, увидев Бобрикова, тихо шепнула мне: «Только не связывайся».
Но меня злило, что Бобриков от нас не отходил ни на шаг. Куда мы, туда и он со своим дружком. Мы их с собой не приглашали. Чего они увязались?
Набрели мы на огромный муравейник, присели на корточки, наблюдаем. Интересно! Ходят они по своей тропке от муравейника к толстой сосне, при встрече друг к другу прикасаются и уступают дорогу тому, кто из них что-либо тащит. Идут и идут вереницей. Муравейник из сосновых иголок сложен, как большая скирда сена.
Бобриков со своим дружком тоже уставились на муравьиное жилье. Бобриков ухмыльнулся и сказал:
— Ничего хорошего в них нет. А вот за муравьиные яйца в аптеке хорошие деньги дают! Скоро я этим делом займусь. Добывать буду целыми килограммами. Разворошу палкой муравейник, сколько захочу, столько и наберу. Могу сейчас показать, как это делается.
— Только посмей, — сказал я, — мы тебя за это разденем и голым бросим муравьям на съедение.
— Что? — угрожающе произнес Сережка. — Ты еще получить хочешь? Я не посмотрю, что вас трое и еще эта… — Он кивнул в сторону Олеси. — Она-то помнит, как я тебя дубасил.
— Нет! — сказала Олеся. — Я все видела. Ты трус, удрал тогда.
Сережка отбросил палку, которой хотел разворошить муравейник, и, засунув руки в карманы, прислонился к сосне, вызывающе заявил:
— Пусть он меня только тронет. Ты увидишь, что с ним будет. Ну выходи, москвич, стукнемся, чтоб земля задрожала!
Дружок Сережкин встал между нами.
— Да ладно вам. Подраться всегда успеете.
Семка зашел ко мне со спины и тихо сказал:
— Оставь его. Он с перочинным ножом. Я видел.
Вилен сказал дружку Бобрикова:
— Ну что вы увязались за нами? Идите себе своей дорогой.
Дружок его понятливый был и, по-моему, толковый. Он подошел к Сереге, обнял его и потянул в сторону.
— Пойдем, — сказал он, — пусть они козявок изучают. Чего мешать?
Сережка оттолкнул его.
— Отстань. Мне хочется подраться с москвичом. Из-за него я в тот раз рубаху разорвал.
Серега внимательно оглядел всех.
— Ну что уставились? Думаете, испугался? А вот… — И он вынул из кармана перочинный нож. Раскрыл лезвие и ловко полоснул им по ветке кустарника. Тонкая веточка торчком упала в траву.
Ножичек Серега вертел перед своим носом, словно любовался им. Глаза у Сереги заблестели. Чувствовалось, что у него пробуждался азарт подраться. Мне подумалось: «А ведь он все может. Недаром ребята прозвали его «Прощайте, голуби». Дружка своего он звал Хмель. Семка шепнул ему: «У Гришки фамилия такая — Хмель. Он в седьмом учится». Подбросив ножичек в воздух, Серега ловко поймал его и спрятал в карман. Обняв Гришку Хмеля, спросил:
— Ну как, боимся мы их?
Хмель ничего не ответил.
— Мы тоже не боимся, — сказал Вилен, — а шутки с ножичком плохо кончаются.
— Ничего мне не будет. Я несовершеннолетний. Не пугай. Ох когда-нибудь припомнятся вам все ваши штучки!
Серега взобрался на сук сосны и стал болтать ногами.
— Тебе тоже кое-что припомнится, — сказал я.
— Мне нечего припоминать.
— Голуби припомнятся и Полкан.
— А что Полкан? Полкан собака хорошая, его я обижаю, когда надо. А голуби… их столько развелось…
— Да человек ты или кто? — возмутился Семка.
— Ну, ну, вякни
