А еще я впервые сама раздвинула ноги. Не в том гнусном смысле, как при обсуждении чьей-то аморальности — «Ой, да она только и делает, что ноги перед каждым встречным раздвигает». А в том смысле, что хотела раздвинуть. Потому что невозможно не раздвинуть. Чтобы он быстрее уже, потому что невмоготу. И оказалось, что его имя — идеально, чтобы нетерпеливо рычать: «Яр-р-р-р». Я, оказывается, умею вот так рыкнуть. А Яр-р-р-р в это время тихо матерился, гремя тумбочкой. Он вспомнил про презерватив. Я в тот момент не помнила, как меня зовут.
Когда он вошел в меня, мыслей не было. Впервые — чистый восторг и желание обвить ногами, что я и сделала. А когда он начал двигаться, я впервые подумала не: «Ой, лишь бы побыстрее, может, высплюсь», — а: «Только помедленнее, пожалуйста, не торопись!»
Ярослав и не думал торопиться. Он начал двигаться так плавно и неспешно, что волны чего-то посущественней, чем бабочки, начали прокатываться по моему телу. Больше всего его движения напоминали, почему-то, как течет мед с ложки. Вязко, неторопливо, неумолимо. Обещая сладость. У меня от этих движений, от его шумного дыхания на ухо, от щекочущих волн мурашек внутри образовалось огромное озеро горячей нежности. Оно все ширилось и ширилось, норовя вот-вот пролиться. Я притянула Ярослава к себе ближе и зашептала ему на ухо, выплёскивая то, что не могла уже держать в себе.
— Яр… Ярочка мой… хороший мой…
Теперь уже он рыкнул, сбился с медового темпа. Снова стал целовать. Потом снова начал неторопливо течь мед, из меня снова полились какие-то бессвязные нежности, Ярослав снова сбивался и снова целовал. И снова тек мед…
И оргазм со мной тоже случился впервые. Да, можно смеяться, но так вот жизнь сложилась. Мне раньше на диване пообниматься под сериальчик и винишко было гораздо милее, чем вот эта вот непонятная возня. А сейчас мне доступно и наглядно показали, для чего вся эта возня. В общем, скажу просто и кратко — свет померк, я оглохла и ослепла, и какое-то время меня не было. А потом я снова появилась, под горячим, тяжелым и еще вздрагивающим телом. И — нет. Он не дергался противно, будто в эпилептическом припадке, как это водилось за Яриком. Он яростно пульсировал во мне, окутывая жаром — своего естества внутри, своего тела снаружи и своего дыхания мне на ухо.
Ярослав оказался невероятно тяжел — так, что я едва дышала. Но не променяла бы эту его обжигающую тяжесть сейчас ни на что на свете. Я тихонько положила едва слушающую руку на его горячую влажную шею и поняла, что озеро нежности сейчас утопит нас обоих.
Но Ярослав спас положение. Он приподнялся на локте, выражения его лица в темноте разобрать было невозможно. Чмокнул меня в нос. Откатился на постель рядом и знакомым борцовским захватом прижал к боку.
— Сколько времени потеряли, ужас просто, — дыхание его еще сбитое, и слова он произносит с паузами. — Придётся наверстывать упущенное.
— Что?!
— Навёрстывать, говорю, надо, чтобы ликвидировать отставание в графике производства работ.
— Огарёв! — у меня весь мозг превратился в желе — или в мед — и утек куда-то вниз. А он… он… он…
А он смеется и уже снова нависает надо мной.
— Я не Огарёв, я твой Ярочка.
Он же просил назвать его Яр или Ярослав, и никак иначе. Что мне остается делать? Только пробормотать:
— Извини.
Мозг, вернись на место, очень тебя прошу!
Не возвращается. Наверное, его сожрали бабочки.
Ярослав снова тихо смеется, щекоча дыханием шею.
— Зачем ты извиняешься? Мне нравится. В постели, шепотом и пополам со стонами — можно.
Не весь мозг сожрали бабочки. Способность мыслить понемногу возвращается. А с ней — и чувство неловкости.
Теплая ладонь ложится мне на талию, начинает двигаться вверх.
— Если бы я знал, какая ты… — руки добираются до груди. Бабочки радостно чавкают остатками моего мозга. Чувство неловкости трусливо сбегает. А я прогибаюсь под его ладони. Мне мало. Мало только что пережитого наслаждения. Мало его прикосновений. И мало его слов. — Если бы я знал, я бы столько не продержался.
— А… какая… я?
— Сейчас покажу.
И показал. Как я могу стонать, вздрагивать, просить, снова раздвигать ноги и снова шептать: «Ярочка, хороший мой, пожалуйста».
Так что еще в эту ночь я узнала, что люди могут заниматься сексом больше одного раза подряд. И даже больше двух.
***
Утром я проснулась от того, что Ярослав на кого-то орет — но без мата.
— Да, проспал! И со мной такое бывает. Задержи их! Ну что ты как первый раз замужем! Предложи им: чай, кофе, свежая пресса. Скажи, что Ярослав Михайлович уже едет. Все, скоро буду!
Через минуту хлопнула входная дверь. И наступила тишина.
Я медленно села на кровати. И принялась проводить инспекцию и подводить итоги. Огарёв ушел — это раз. Я голая — это два. Кровать вся разворошена — это три. Я повернула голову. Презервативов — два… наклонилась, заглянула под кровать… нет, три — это четыре. В смысле наблюдение номер четыре. И какие напрашиваются выводы?
Всю ночь, значит, трахал, а утром умчался по делам. Даже без поцелуя! Мне бы пострадать, порефлексировать. А вместо этого я завалилась обратно на постель с широчайшей идиотской улыбкой. Если тебя так качественно отлюбили ночью, то утро не может не быть добрым. И я расхохоталась. Потом подтянула к себе подушку Ярослава и минут пять упивалась запахом. Так пахнет наслаждение — теперь я это знала.
А потом все же пришлось вставать, идти в душ. Когда я намыливала себя гелем, меня не покидало странное чувство. Свои руки на теле казались какими-то неправильными. Словно за эту ночь тело уже привыкло, что к нему прикасаются другие руки. Придется теперь Ярославу меня мыть — пришла вдруг в голову шальная мысль. Позвонить, ему, что ли? «Ну потрите мне спинку, ну что вам стоит». На этой мысли я снова расхохоталась и принялась смывать гель. Рефлексировать не получалось категорически и, обмотавшись полотенцем, я пошла на кухню. Позавтракать — и вперёд, нести в мир красоту и собственное лучезарное настроение.
***
— Ты не беременная, часом?
Я едва не обронила лопатку.
— Богдаша! — я уперла руки в бедра. — Ты соображаешь, что говоришь?!
— А что такого? — Богдаша расстегивал рубашку. — Ты же женщина, почему ты не можешь быть беременной?
На это у меня не нашлось ответа. И я задала встречный вопрос.
— А с чего ты вообще решил, что я беременна?
— Ты какая-то необычная сегодня, — пожал голыми плечами Богдан, вешая рубашку на плечики. У него красивые плечи. И тело красивое. Может быть, даже, красивее, чем у Ярослава. И я не знаю, что со мной не так, но я не воспринимаю его как мужчину.
— Тогда, может, ты влюбилась? — Богдан принялся расстёгивать джинсы. — У тебя взгляд влюбленной женщины, точно!
