Сталинская расстрельная решительность была хорошо известна всем. Во второй декаде июля в Киев направили начальника 3-го управления Наркомата обороны Анатолия Николаевича Михеева. 3-е управление — это военная контрразведка. В день назначения и отъезда из Москвы Михеев получил повышение, превратившись из дивизионного комиссара в комиссара ГБ 3-го ранга. Прежнее звание он носил лишь полтора года. Скачок гигантский, учитывая дату рождения — 1911-й! Он, конечно, не имел никакого серьезного военного опыта и принадлежал к типичным сталинским выдвиженцам. Михеев, разумеется, не мог правильно оценить обстановку и был послушным исполнителем воли Ставки. Но он мог усилить влияние Берии и, безусловно, продемонстрировал Кирпоносу и штабу Юго-Западного фронта личным присутствием серьезность намерений вождя: защищать Киев до последнего. Другой бывший чекист — секретарь ЦК КП(б)У Бурмистренко — вещал на митингах, что войска будут сражаться за Киев и в окружении, ссылаясь при том на опыт испанских коммунистов, оборонявших Мадрид. Так испанская эпопея снова возникла в Киеве, искажая действительность и приближая гибель 700-тысячной армии. Слова Бурмистренко передавались из уст в уста. Начальствовал Михеев в Особом отделе Юго-Западного фронта недолго. Он покончил жизнь самоубийством при недостаточно выясненных обстоятельствах через день после гибели самого Кирпоноса в Шумейковом гаю. Судя по событиям, Особый отдел НКВД Михеева жестко контролировал обстановку в городе до самых последних дней. Время его ответственности началось 19 июля, но и до 19 июля НКВД поддерживал суровый режим: исход из города — индивидуальный, а тем более массовый — пресекался.
Сталин виноват в гибели Юго-Западного фронта, сдаче Киева врагу в условиях, когда задолго до захвата уже нельзя было организовать эвакуацию по-настоящему. Шла она сначала втихую, с оглядкой, а потом под надзором НКВД. У нас об эвакуации нет правдивых сведений. Никто не помнит или не знает, как она проводилась, на что были обречены люди, которые страшились оккупации, не желали оставаться под немцами и никак не соприкасались с важными учреждениями, заводами, институтами и прочими необходимыми для продолжения борьбы структурами. Простых людей бросили на произвол судьбы. Приведу один документ, относящийся только ко мне, но который высвечивает обстановку тех дней прожекторным лучом. Обычно подобные свидетельства прячут в долгий ящик или, скорее, уничтожают. В открытой печати я не читал ничего похожего. Вчитайтесь в это поразительное свидетельство, не пропустите ни единого слова, и вы поймете, что ожидало жителей, не имевших такой бумаги. Вы поймете, почему и в статьях, и в книгах я так часто возвращаюсь к трагедии Бабьего Яра и пишу о дантовском всепожирающем огне совести, который беспощадно гложет меня по сей день. И по сей день я считаю свою жизнь незаконной, а себя — не имеющим права на существование, хотя девятилетний мальчишка ничего не мог изменить в собственной судьбе.
Кажется, я все бы отдал за то, чтобы жертвы Бабьего Яра встали из праха и испепеляющим взором пробежали эти ужасные строчки и спокойно выслушал бы их потусторонний, а следовательно — неоспоримый приговор. Я не жду от них ни снисхождения, ни прощения: я жду от них суда.
По решению неконституционной структуры УРСР
Спiлка радянських письменникiв Украiни
Вiдповiдальний секретар
Президii
Киiв, Ворошилова, 3, телеф. 4-64-62
№ 25 4 июля 1941 р.
Удостоверение
Выдано настоящее удостоверение жене Депутата Верховного Совета СССР Заместителя Председателя Президиума Верховного Совета УССР, академика и писателя орденоносца КОРНЕЙЧУКА А.Е. — ВАРШАВЕР-КОРНЕЙЧУК Шарлотте Моисеевне в том, что она вместе с членами семьи — сестрой ВАРШАВЕР Александрой Моисеевной с двумя детьми Надей 11 лет и Юрием 8 лет по решению ЦК КП(б)У эвакуированы в г. Уфу.
В настоящее время тов. КОРНЕЙЧУК А.Е. находится при Политуправлении Юго-Западного фронта в должности Бригадного Комиссара.
Просьба ко всем военным, советским и общественным организациям оказать всемерное содействие семье тов. КОРНЕЙЧУКА.
ЧЛЕН ПРЕЗИДИУМА СОЮЗА СОВЕТСКИХ ПИСАТЕЛЕЙ УКРАИНЫ (П.ТЫЧИНА)
ПОМ. ОТВЕТСТВЕННОГО СЕКРЕТАРЯ СОЮЗА СОВЕТСКИХ ПИСАТЕЛЕЙ УКРАИНЫ (МАМИКОЯН)
Печать
круглая, в центре
надпись: «Правлiння».
Мамикоян
Удостоверение из Политуправления фронта привез шофер Корнейчука Иван Бугай и предупредил, что утром приедет машина. В маленький фибровый чемоданчик, с которым я прибыл в Киев из Кадиевки, мать сложила мои вещи. Шпагатом привязали к чемоданчику желтые сандалеты фабрики «Скороход» и выточенный из толстой фанеры турецкий ятаган, рукоять которого была окрашена в синий, золотой и красный цвет, — самые важные в той жизни предметы. Действительно, на рассвете прикатил грузовик-полуторатонка. В кузове сидели разные люди. Привалившись к стенке кабины, закутанный в светло-коричневый клетчатый шотландский плед, дремал академик Воблый, знаменитый экономист и географ, автор первого советского учебника «Экономическая география Украины». Я сел на чемоданчик возле. Он высвободил костлявую руку и притиснул меня к себе. Мать и Надичка устроились рядом. Больше никого не помню. В кузове набралось человек двадцать. Для вещей места оставалось мало.
На вокзале машину ждали уполномоченные разных подразделений Академии наук. Нас никто не встретил, и мать немного испугалась. Лотты с нами не было — она осталась на Чудновского. Минут через пять мы увидели, как к входу вокзала, издалека, быстрым шагом приближался чернявый человек среднего роста с маслянистыми глазами. Он, запыхавшись, нервно проговорил:
— Я — Мамикоян. Тот самый. У вас три чемодана, пусть и небольших, но оставьте два прямо здесь.
Я фибровый держал мертвой хваткой. Мать никак не могла сообразить, какому чемодану отдать предпочтение. В один из них, между прочим, упаковали письмо Сталина и диплом лауреата Сталинской премии. Диплом имел внушительные размеры. Целлулоидная суперобложка требовала особенно бережного обращения. В каком именно чемодане лежала эпистола вождя, мать забыла. Принялись расстегивать ремни. Увидев диплом, Мамикоян вдруг успокоился и начал помогать матери. Вещей поместилось в том чемодане совсем мало. Мать объяснила Мамикояну, что если взять с собой только этот чемодан, то мы уедем без смены белья. Тогда воспрявший духом Мамикоян подхватил еще один, а другой, который тащила Надичка, пришлось все-таки бросить.
У дверей на перрон нас остановили. Мамикоян что-то объяснил военному, после чего мать предъявила привезенную Иваном Бугаем бумагу.
— Не по форме, — сказал военный. — Не по форме.
Он развернул планшет и в третий раз произнес:
— Не по форме.
Меня всаживали в вагон по решению ЦК КП(б)У, но не по форме. В списке наши фамилии отсутствовали. Чтобы прекратить мучения военного, Мамикоян возвел глаза к небу и твердо, насколько позволял маслянистый взор, отрубил:
— Это оттуда!
