и высоким социальным статусом. Мир, в котором мы потенциально независимы от наших физических тел, мир, в котором индивидуальное выживание в принципе возможно, безусловно, является желанным миром для таких существ, как мы. Индивидуальное выживание - один из высших биологических императивов, вписанных в нашу эмоциональную самомодель: Вот откуда мы родом. Даже если мы не можем осуществить необходимые феноменальные симуляции, мы можем чувствовать, что такие симуляции удовлетворяют ограничению 11, ограничению адаптивности. Они эмоционально привлекательны, и именно поэтому такие существа, как мы, слишком готовы к определенным неточным описаниям и, в частности, к связанным с ними предположениям о метафизической возможности. Ложные убеждения, безусловно, могут быть адаптивными. Если психическое здоровье определяется как целостность и стабильность Я-модели, то некоторые типы ложных убеждений могут даже способствовать психическому здоровью. Таким образом, ответ заключается в том, что существует второй функциональный фактор: интуитивное правдоподобие не только сочетается с феноменальной возможностью как таковой, но и с адаптивностью. Но на что, в этом особом случае картезианских и эссенциалистских интуиций о феноменальном "я", направлена адаптация? Вот умозрительная гипотеза: она может быть направлена на недавнее изменение в нашей Я-модели. Этим изменением могло стать разделение на прозрачную и непрозрачную части, и, в частности, на совершенно новую ситуацию, когда это разделение сделало факт нашей смертности когнитивно доступным. Мы заплатили высокую цену за то, чтобы стать когнитивными субъектами, и эссенциалистские фантазии могут быть попыткой минимизировать эту цену настолько, насколько это возможно. Подробнее об этом в заключительном разделе.
В Шестой медитации Декарт попытался представить как очевидную истину, что "между разумом и телом существует огромное различие в том отношении, что тело, в силу своей природы, всегда делимо, а разум полностью неделим". Это совсем другая ситуация. Здесь мы ясно видим, как интуитивное правдоподобие коренится в феноменальной необходимости. Невозможно, чтобы наш разум не был "абсолютно единым и целым" (по выражению Декарта), потому что такие существа, как мы, не могут проводить соответствующие феноменальные самосимуляции. Как отмечалось выше, одно из самых фундаментальных функциональных ограничений ПСМ заключается в том, что система, работающая в настоящее время под его управлением, не может намеренно расколоть или растворить его. Вы когда-нибудь пробовали? И если путать феноменальное с логическими модальностями, то может показаться, что то, что невозможно, необходимо, в некотором смысле априорная необходимость, которую теперь нужно объяснить. Существование единого, унифицированного "я" может даже показаться метафизически необходимым. Но это не так. Как показывают нейрофеноменологические примеры, представленные в предыдущей главе, существует множество видов сознательного, но крайне фрагментарного самомоделирования, которые, правда, строго невозможно представить. Можете ли вы представить себе, каково это для пациента Котарда - быть абсолютно уверенным в том, что он не существует? Можете ли вы представить себе, каково это для шизофреника, когда в его сознание проникают чужие мысли? Для здоровых людей просто нет возможности представить себе это ясно и отчетливо. И, возможно, у этого очевидного факта опять-таки есть более глубокая, телеофункционалистская причина.
Проще говоря, мы не должны представлять себе патологические ситуации, потому что диссоциативные самосимуляции ставят под угрозу функциональную целостность организма в целом. В конце концов, Я-модель в своей глубинной функциональной основе - это инструмент, используемый в гомеостатической саморегуляции, инструмент, позволяющий сделать индивидуальный процесс жизни как можно более последовательным и стабильным. Слишком долгая игра в ее сознательной автономной части может в конечном итоге поставить под угрозу элементарные процессы элементарной биорегуляции. Это может привести к болезни. Синдром Котара, шизофрения и другие расстройства идентичности - это крайне дезадаптивные ситуации, которых следует избегать любой ценой. Все ситуации, в которых сознательная Я-модель, так или иначе, представляет систему распадающейся на две или более частей (снова вспомните пример с ОБЭ в разделе 7.2.3), обычно являются ситуациями, в которых организм просто находится в большой опасности смерти. Целостность организма в целом находится под угрозой. Поэтому соответствующие самосимуляции эмоционально непривлекательны; они могут даже вызывать реакцию страха. С этим связан тот факт, что многие люди считают мучительным, болезненным или угрожающим серьезно пытаться понять пациентов с тяжелыми психическими расстройствами или находиться среди них в течение длительного времени. Картезианская интуиция неделимого "я", кантовское понятие трансцендентального субъекта - обнадеживающая идея "я думаю", которая, по крайней мере в принципе, может сопровождать все мои сознательные Vorstellungen, - коренятся в этой особенности нашей репрезентативной архитектуры, в функциональной неспособности системы в целом расщепить свою PSM. Вот почему монистические или натуралистические теории субъективности неизбежно поражают нас как глубоко контринтуитивные, а зачастую даже как эмоционально непривлекательные. Конечно, все это не является аргументом в пользу того, что Декарт и Кант, возможно, не были правы.
Как насчет картезианской картины сенсорно-когнитивного континуума, идеи о том, что мы можем непосредственно получать знания о мире и о себе в процессе сознательного опыта? Связана ли эпистемическая непосредственность с некоторыми содержаниями, составляющими сознание, феноменальную самость и перспективу от первого лица? Здесь наш ответ может быть кратким. Для всех сознательных ментальных содержаний, удовлетворяющих ограничению прозрачности в том виде, в каком оно здесь представлено (см. разделы 3.2.7 и 6.2.6), очевидной и необходимой характеристикой является то, что эти содержания будут переживаться как немедленно данные. Эта характеристика является феноменологической особенностью во всей ее полноте. Феноменальная непосредственность не влечет за собой эпистемической непосредственности. Любая форма феноменального содержания нуждается в независимом эпистемическом обосновании, и это, конечно, справедливо и для сознательного опыта, очевидно, прямого восприятия, прямой референции, прямого знания и так далее. Наши нейрофеноменологические исследования в главах 4 и 7 дали примеры широкого спектра состояний, которые незаметным для субъекта опыта образом являются эпистемически пустыми конструктами и в то же время характеризуются феноменологией уверенности и прямого, непосредственного знания. В частности, сегодня эмпирически неправдоподобно предполагать, что ментальные содержания, удовлетворяющие, по крайней мере, ограничениям 2, 3 и 6, не могут быть основаны на сложных, физически реализуемых, а потому ошибочных и требующих времени процессах обработки информации. Просто не существует такой вещи, как эпистемически непосредственный контакт с реальностью. Что есть, так это эффективный, экономичный и эволюционно выгодный способ феноменального моделирования надежного репрезентативного содержания как немедленно данного.
В главе 1 я указал на то, что человеческое разнообразие сознательной субъективности уникально на нашей планете тем, что оно глубоко укоренено в культуре (см. также Metzinger 2000b, p. 6 и далее), а именно, через язык и социальные взаимодействия. Поэтому интересно спросить, как изменяется фактическое содержание опыта благодаря этой постоянной интеграции в другие репрезентативные средства и как конкретное содержание может генетически зависеть от социальных факторов.
Какие новые феноменальные свойства возникают благодаря когнитивным и лингвистическим формам самореференции? Существуют ли у
