Ознакомительная версия. Доступно 46 страниц из 228
осмелились упомянуть будущее, хотя этой темы обычно по понятным причинам избегали. Тем не менее, благодаря возможным изменениям в английском правительстве, появился какой-то проблеск надежды. По интонации газет и журналов было понятно, что пошла реакция, что общественное мнение приходит в себя после волнений 1815 года, набирают силу более либеральные идеи и ненависть к Франции уменьшается пропорционально распространению этих идей. Ведомство лорда Каслри подверглось жестоким нападкам; оппозиция призвала лорда Батхерста к ответу за жестокое обращение с пленником Святой Елены, и имелась высокая вероятность немедленной смены Сент-Джеймского кабинета. Изгнанники не ждали, конечно, что новый премьер-министр позволит Наполеону занять в мире какое-либо важное место, но надеялись, что, возможно, оковы станут легче или его отправят на какой-нибудь другой остров, или, может быть, даже разрешат удалиться на покой в Америку. Такой поворот событий представлялся маловероятным, но человек всегда склонен надеяться, и, когда вероятность исчезает, он строит свои ожидания на химерах. День прошел в мечтах о лучшем будущем, и все разошлись в хорошем настроении.
Год 1817-й стал еще более мрачным, чем предыдущий, и грядущие годы, похоже, не сулили ничего хорошего: в заточении, которое кончается только со смертью, уныние неизбежно нарастает. Наполеон полностью отказался от прогулок верхом, столь необходимых для его здоровья: территория окружностью в три-четыре лье казалась ему такой же ограниченной, как тюремная камера. В течение двух месяцев он выходил из дома только на короткие пешие прогулки.
Наполеон имел обыкновение принимать английских или голландских путешественников, возвращавшихся из Индии. Хадсон Лоу попытался изменить порядок аудиенций, и Наполеон, понимая, что губернатор намеревается окончательно превратить Лонгвуд в тюрьму, двери которой открываются только по воле тюремщика, вовсе перестал принимать посетителей. Эта полная изоляция, особенно после отъезда Лас-Каза, лишила его всяких развлечений и вызвала вялость ума, которая вкупе с физической инертностью, безусловно, должна была оказать прямое и вредоносное воздействие.
Примерно в это время на остров прибыли три комиссара. Союзники послали их для того, чтобы они вместе с Хадсоном Лоу сторожили пленника Святой Елены. Державы подписали документ, одобрявший действия Англии и возлагавший на нее обязанность стеречь Наполеона, но при условии, что назначенные ими комиссары будут жить на Святой Елене: следовало убедиться в постоянном физическом присутствии пленника, а также выяснить, как с ним обращаются. Пруссия, уверенная, что Англия как следует позаботится о своем старом враге, и не испытывая особого интереса к тому, как там с ним обращаются, не послала никого. Россия, Австрия и Франция прислали по одному комиссару. У этих людей, запертых на фактически необитаемом острове, не было никаких шансов на компенсацию, кроме редких встреч и разговоров со знаменитым пленником. Французский посланник Моншеню, старый роялист, ярый сторонник Людовика XVIII, но при этом неплохой человек, обычно говорил, что гнусную революцию совершили талантливые люди и что их лидер, Наполеон, – самый талантливый и самый порочный из всех, это демон, которого надо держать в железной клетке. У Моншеню не было никакого желания навещать Наполеона, но он хотел иметь возможность воочию – и как можно чаще – убеждаться в физическом присутствии Наполеона на Святой Елене. Австрийскому посланнику Штюрмеру очень хотелось сообщать интересные подробности князю Меттерниху, самому любопытному человеку в Европе. Бальмен, русский посланник, которому Александр поручил убедиться, что Наполеона охраняют строго, но без излишней жестокости, в отличие от своих коллег не слишком стремился встретиться с Наполеоном и часто смеялся над тревогами француза и любопытством австрийца.
Прибыв на Святую Елену, комиссары были весьма разочарованы. Когда Лоу объявил в Лонгвуде, что они приехали с полномочиями, предоставленными договором от 2 августа 1815 года, Наполеон категорически отказался принимать их на этом основании. Он упорно не желал отступать от принципа, который установил когда-то сам: раз он добровольно сдался англичанам, его нельзя считать заключенным. Соответственно, он готов принять этих господ, если они придут как частные посетители, а не как представители, уполномоченные договором от 2 августа. Об упорстве Наполеона в этом вопросе можно только сожалеть, ибо помимо приятного времяпровождения в компании комиссаров какие-то подробности его заточения могли бы дойти до Вены и Петербурга и пробудить чувство стыда в императоре Франце или тронуть мягкое сердце Александра. Хадсон Лоу тоже об этом подумал. Решение Наполеона было ему только на руку, поэтому он заявил, что комиссары смогут войти в Лонгвуд только как официальные лица.
Посланники не были в восторге от такого решения, они хотели увидеть Наполеона – неважно, на каком основании – и пообщаться с человеком, в компании которого хотел бы оказаться каждый. Но Лоу из опасения, что они нарушат режим охраны заключенных, не шел ни на какие компромиссы, поэтому им приходилось оставаться на Святой Елене без допуска в Лонгвуд. Они периодически ездили верхом вокруг Лонгвуда или караулили на дороге, откуда могли увидеть Наполеона, но были вынуждены довольствоваться видом издалека или сведениями, добытыми у других. Один из комиссаров знал маршала Бертрана, другой – генерала Монтолона и генерала Гурго. Они принимали их у себя или наведывались в «Ворота Хатта» к госпоже Бертран. Так они убеждались в присутствии знаменитого пленника на острове и время от времени роняли обрывки информации, абсолютно несущественные для них, но имевшие огромное значение для несчастных пленников. Монтолон, самый находчивый из обитателей Лонгвуда, ловко втягивал комиссаров в разговор, и ему часто удавалось узнать некоторые интересные подробности. Стараясь порадовать своего упавшего духом господина и возродить в нем угасшие надежды, Монтолон убеждал его, что русский посланник непременно доложит императору Александру о том, как с ним обращаются, а ведомство Каслри может измениться под влиянием общественного мнения, и тогда новый кабинет, возможно, позволит Наполеону жить на свободе в Америке.
Случай предоставил Наполеону еще одно средство связи с Европой – через доктора О’Мира[21], поселившегося по соседству. Наполеон не привез с собой врачей из Франции, но познакомился с одним доктором уже на борту «Беллерофона», и тот завоевал его расположение. Врача звали Барри О’Мира, это был умный человек и хороший специалист, который не настаивал на исключительно английских способах лечения в отличие от большинства своих собратьев по профессии. Наполеон не доверял врачам, исключение составлял лишь знаменитый Корвисар, которого Наполеон называл воплощением опыта в высоком интеллекте. Как правило, Наполеон отказывался от любых лекарств и не желал ничего слышать о препаратах, выписанных английскими врачами. Но доктора О’Мира он, однако, слушал, взял его на службу, смеялся над его предписаниями и часто разговаривал с ним на разные темы по-французски или по-итальянски или посылал его в Джеймстаун за свежими новостями.
Ограничения, установленные губернатором для других обитателей Лонгвуда, не
Ознакомительная версия. Доступно 46 страниц из 228
