«пускаться в пляс» – это мелкобуржуазные выходки. «Уже урегулирован вопрос о танцах, доказан их вред, но мы видим, как некоторые элементы еще продолжают вертеть ногами, – писал бдительный комсомолец. – Это недопустимое явление способствует, с одной стороны, поднятию пыли в клубах, а с другой – ведет к мещанской психологии и отрыву от масс. Я думаю, что трудящиеся массы не из‐за того взяли власть в свои руки, чтобы пускаться в пляс и в прочие другие мелкобуржуазные выходки»[1650]. Как объясняли моралисты, даже «совершенно чистым и невинным девушкам» танцы доставляют «бессознательное эротическое удовлетворение»[1651]. Они связывали фокстрот с «дикими страстями», а «фокстротизм» и «тангоизм» – с «тропической похотью»[1652]. Американской анархистке Эмме Голдман большевистский пропагандист объяснил, что танцзалы – это место для сборищ контрреволюционеров. В качестве замены танца и для привлечения рабочих типа Петра некоторые комсомольские организации устраивали вечера, во время которых юноши и девушки маршировали по танцплощадке, распевая революционные песни[1653]. В противовес фокстроту, именуемому «салонной имитацией полового акта», здоровые комсомольцы выплясывали «Смело, товарищи, в ногу»[1654].
В разгар танцев, толканий и пиханий в квартире Тани молодой человек обнимает девушку – Рахиль сладостно «мрет в его объятиях». «Ты не усердствуй особенно, – смеется один из зрителей. – Весь дух из нее может выйти». Последующее пение автор описывает как гнусное глумление. «Внимание!» – кричит комсомолец Володька и поднимает руку. Все замолкают, и он начинает петь:
Кто на смену коммунистам,
Кто на смену коммунистам?
И все хором поют:
Комсомольцы, друзья,
Комсомольцы.
Ухмыляясь, Володька продолжает, дирижируя руками: «Кто на смену комсомольцам?» Звонко покрикивал «визгливый и фальшивый голос»:
Пионеры, друзья,
Пионеры [1655].
В этой издевательской песне схвачен симптом вырождения молодежи – замена чистейших все менее и менее чистыми. В середине 1920‐х годов часто выражали тревогу, что, в отличие от партии, которая строго следит за чистотой своих рядов, комсомол, принимающий в свои ряды молодое поколение, проводит более снисходительную политику в этом отношении. А прием в пионеры и того либеральней. Высказывались опасения, что нестрогий отбор делает молодежные организации уязвимыми для проникновения в них мелкобуржуазных элементов[1656].
В принципе партия считала комсомол ценным ресурсом, готовящим новую смену. Многие подчеркивали превосходство студентов-комсомольцев перед беспартийными студентами: «Коммунистическая молодежь… объективно стоит впереди, выше беспартийного молодняка, а психологически у каждого, даже совсем рядового комсомольца, где-то в глубине есть сознание своего превосходства над товарищами по учебе, стоящими вне коммунистической организации, вне активной общественной деятельности». Трощенко рисовала какого-нибудь очкастого, или даже без очков, юношу, преданного наукам, аккуратно посещающего занятия, живущего исключительно личными своими интересами, и противопоставляла ему комсомольца, приученного, «хотя бы в известной степени, свое личное подчинить общественному, общему»[1657]. И тем не менее, несмотря на привилегированное положение комсомола, разложение в его рядах – по крайней мере в глазах большевистских моралистов – отрицать было невозможно[1658]. Партийные руководители предупреждали, что незакаленные комсомольцы погрязли в старом мещанском быте[1659].
«Много соблазнов несет с собой нэпманская улица» комсомольцу, признавал моралист А. Стратоницкий. «Есть некоторая неустойчивая часть товарищей, которые, соприкасаясь как-нибудь совершенно случайно с нэпманской обстановкой, поражаются ею; их начинает тянуть богатая, блестящая жизнь, и они отрываются от нас». Подчеркивалось, что партия не отрицает красоты. «Было время – гражданской войны, когда с красотой не считались, не обращали внимания на красоту движений и обстановки. <…> Это создало мнение у некоторой части граждан и обывателей, что большевики – враги красоты, но это определенный уклон, ошибочное мнение. <…> Мы не идем против изящного и красивого, но и не слишком переоцениваем его. Мы подходим к этому вопросу с классовой точки зрения, чтобы от этого не страдало дело революции, дело рабочего класса». Например, в отношении одежды: «Мы не монашествующий орден, и рядиться в мешки рогожи нам не пристало. Надо одеваться чисто, хорошо, опрятно и красиво». Хотелось, чтобы костюм был красивым, но не настолько «роскошным», чтобы выделяться в общей рабочей массе. Самое вредное для морального облика комсомольца – стараться следовать моде. «Если у нас тот или иной товарищ наденет галстук, мы, понятно, ему ничего не скажем. Но если парень начнет носить брюки „дудочки“ или шикарный костюм – это уж будет нехорошо». Ведь «за шитье модного платья берут много дороже, чем за обыкновенный фасон». С девушками все было еще сложнее. «За модой гонятся женщины больше всего из самолюбия и тщеславия. Не потому, что нравится разрез на боку модной юбки, а потому, что на нее с завистью указывают подруги и знакомые». Серьги, кольца, и браслеты были еще хуже. «Привычка украшать свое тело разными красивыми побрякушками есть пережиток первобытных варварских времен, и нам, комсомольцам, как людям передовым и культурным, этого не нужно. <…> Мы в Советской России… требуем, чтобы у нас комсомольцы совсем не носили украшения, имея в виду, что, помимо некультурности, ношение всякого рода украшений является вредным, так как задерживает нормальное кровообращение в стиснутых членах тела». И вообще, поскольку хватает молодых, которые живут бедно, другим товарищам, имеющим больше денег, «неэтично иметь золотые часы, портсигары, модные костюмы и всякие другие предметы роскоши». Ну а как насчет квартирной обстановки типа той, где происходило действие у Малашкина? «Хорошо, если помимо необходимых вещей, она будет убрана портретами вождей, ковром на стене или в ней будет находиться хороший мягкий диван, а вот обставлять свою комнату дорогой мебелью, приобретать трюмо или рояль – это оправдывать не приходится».
Танины подружки были накрашены. «Медицина считает, что употребление пудры очень вредно. В самом деле, пудра засоряет поры кожи, и лицо скоро становится вялым и дряблым, старится раньше времени». Чрезмерное внимание к своей внешности превратило не одну подругу героини «в развратную женщину, а порой даже в проститутку». Ну а бесконечный флирт вокруг героини? «В буржуазном обществе, где богатым и именитым дамам „полусвета“ нечего было делать (за них все делали слуги) и они с жиру бесились с своими болонками или изнывали в томной неге и любви, кокетство было самым приятным времяпровождением, так как оно занимало много свободного времени. <…> Мы же на эти вещи смотрим со своей точки зрения, с пролетарской. У нас девчата заняты в производстве и на общественной работе целый день и свободного времени для флирта и кокетства не имеют».
Затем Стратоницкий предлагал
