Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 50
Столько любви и старания было вложено в маленький кусок картона, что у Натальи засосало под ложечкой. Она механически продолжила ворошить содержимое коробки, но кружок пустоты в солнечном сплетении рос быстрее, чем шевелились пальцы. Она знала, каким будет результат, задолго до того, как добралась до самого дна. Знала, но отказывалась верить. Пустота внутри стала гулкой и темной, в ней без следа утонули слова и оправдания, которыми можно было бы ее заполнить. Во всей этой куче дорогих маминому сердцу мелочей не нашлось ни одной, как-нибудь связанной с Натальей.
Ни одной.
Ни единого упоминания о том, что у мамы была другая дочь. Соревноваться с Женькой и раньше не имело смысла. В начальной школе мама сшила им одинаковые новогодние костюмы, Женя получила в своем классе первый приз, а Наталье растерянная учительница вручила заводной деревянный паровозик, который пылился у нее на столе целый год. Все дети, включая саму Наталью, понимали, что делается это в утешение. Самое противное случилось дома. Узнав, что произошло, Женя не раздумывая протянула Наталье свой выигрыш, на обложке глянцевой книжки целился из лука в небо нарядный Иван-царевич. Ласковым, но твердым движением Женя взяла из Натальиных рук несчастный паровозик с отбитым носом и сказала счастливым голосом:
– Ой, какой хорошенький.
Надутая Наталья осталась стоять с книжкой в руках, мечтая получить назад игрушку, ненавистную еще минуту назад.
Пустота добралась до головы. Онемел лоб, словно в него лягнула старая, слепая лошадь. Наталья бессильно потрясла кулаком.
– Еще узнаешь, драгоценная сестрица, – пообещала она, – отольются кошке мышкины слезки.
Глава 24
Пилипчук погасил окурок в массивной пепельнице с поспешностью застигнутого врасплох ученика и приглашающе указал на стул.
Наталья пожала протянутую через стол большую теплую руку, в очередной раз отметив, как несправедлив мир, рука ее собственного отца была влажной и вялой. «Ты же знаешь, у отца больное сердце», – оправдывалась мама.
Пилипчук тревожно поднял брови.
– Все в порядке с Асей, – буркнула Наталья, отвечая на немой вопрос.
Тоскливое выражение в глазах Асиного отца исчезло.
– По крайней мере, я надеюсь, все будет в порядке, – сказала Наталья, обходя стул для посетителя и удобно устраиваясь в кресле у стены.
Покладистый, всепрощающий Асин отец, каким его всегда описывала Ася, уступил место незнакомцу. Неуловимо изменилось лицо, окрепла линия подбородка, подтянулись в стальную нить губы.
– Я слушаю, – негромко сказал Пилипчук, в холодных блюдцах глаз насторожились мушки зрачков.
– Я знаю, что случилось с Сережей, – брякнула Наталья.
Слова пробили брешь в несокрушимом мгновение назад фасаде.
– Как? – растерянно сказал Андрей Григорьевич. – Откуда?
– Калинин, в смысле, Тверь – не такой уж большой город, – сказала Наталья, – и я умею пользоваться телефоном. Люди обычно отвечают на вопросы. Если знать, о чем спрашивать.
– Ася? – спросил Пилипчук с осязаемым, как прикосновение, выражением муки на лице.
– Об этом я и пришла поговорить.
– Слушаю, – повторил Андрей Григорьевич побледневшими губами.
– Я была влюблена в Эдуардо, – сказала Наталья.
Признание, высказанное вслух, прозвучало не так уж и больно.
Пилипчук дрогнул бровями, но ничего не сказал.
– Потом он начал встречаться с Асей, – покраснела Наталья.
– Какое это имеет отношение… – начал Пилипчук.
– Я объясню, – торопливо сказала Наталья, концентрируя внимание на отражении Пилипчука на полированной, блестящей поверхности стола.
Асин отец сидел спиной к окну, и отражение на столе не имело лица.
– Я познакомила его с Женей. Это моя сестра, – объяснила Наталья, адресуясь темному силуэту на поверхности стола.
Отражение покачало головой.
– Женин сын родился в Петербурге, его зовут Рома, он старше Сережи на несколько недель и похож на Ла… на Эдуардо.
– Слушаю.
Силуэт на столе повернул голову, у него появился профиль и один глаз. Глаз мигнул отраженным от окна светом и погас. Вместе с ним исчез и профиль. В столе снова отразилась неподвижная глыба.
– Рома находится в тверской больнице с воспалением легких. Врачи говорят, что положение критическое, – сказала Наталья.
Пилипчук выдержал паузу, бесконечную, как начало приступа астмы.
Скрипнуло кресло.
Наталья подняла голову. Асин отец смотрел на нее странным, изучающим взглядом.
– Какая больница? – отрывисто спросил Пилипчук. – Детская номер два?
– Областная. У него нет местной прописки.
– Мать?
– Женя уехала на Север, – сказала Наталья, – или в Сибирь. Я точно не помню. Знаю только название города и почтовый индекс почтамта.
– Надолго уехала?
– Когда умерла мама, я посылала телеграмму, что похороны пятого августа. И что Рома в больнице. Женя не успела, но я ожидаю ее приезда каждую минуту.
– Какое отношение ко все этой… ситуации имею я и… моя дочь?
– Я хочу, – медленно сказала Наталья, – чтобы все вернулось на свои места. Ася получит назад сына, они вместе поедут на Кубу к Эдуардо. Я хочу, чтобы Сережка…
Натальин голос почти сорвался, но она взяла себя в руки и впервые за все время посмотрела Пилипчуку прямо в глаза.
– Семья – это лучшее, что может быть у ребенка, – сказала она.
– Я знаю, – тихо ответил Андрей Григорьевич, – но иногда это невозможно.
– Все возможно, – ответила Наталья, – если знаешь, чего ты хочешь.
– Твоя сестра…
– Так будет лучше. Для всех, – перебила Наталья.
– Ты не можешь этого знать.
Наталья расплела тугой узел пальцев и встала из-за стола.
– Поживем – увидим, – сказала она.
Наталья обошла стол и пошла на выход. Взялась за игриво загнутую золоченую ручку на массивной двери и повернулась к Пилипчуку.
– Я утрясу все с Асей, – сказала она, выцеливая ускользающий взгляд Пилипчука, – а вы – со всем остальным. Договорились?
– Я сообщу о своем решении, – сухо сказал Пилипчук.
Дверь закрылась за Натальей с резким металлическим щелчком, словно перезарядили ружье. Наступила тишина. Звуконепроницаемая изоляция, на которую ушла приличная доля сметы на кабинет, отлично справлялась с задачей. Тише могло быть только в склепе. В углу зияла черная кожаная пасть дивана, перед ним блестел хромом и черным стеклом низкий журнальный столик. Угрожающей громадой темнел массивный одежный шкаф. Все было устойчивым, солидным и неживым. Единственным предметом, в котором теплилась какая-то жизнь, была распятая на полированных рогах одежной вешалки соломенная шляпа. Асин подарок.
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 50
