— Это правда? — спросил участковый Демьяна, который успел подняться.
Тот уклонился от прямого ответа.
— А чего они вдвоем на одного?! А она меня еще сковородкой!..
— Русудан! А тебэ нэ стыдно? Ты ведь все-таки дэвочка.
В отличие от брата и отца, Русико говорила почти без акцента. Держа за ручку таз, который почти касался ее лодыжки, она пожала плечами.
— Я выхожу, смотрю — Зураба бьют. Ну что мне было делать?
— Нэ мэня бьют, а я бью! — запальчиво сказал Зураб. — Зачэм нэправду говоришь!
Иван Спиридонович устало вздохнул. Впереди у него было много дел поважней, а он тут путается со всякой мелкотой, что вообще не входит в его обязанности. Чутьем он угадал, что драку начал Демьян, поэтому сказал ему:
— Значит, таким образом: ты давай сейчас домой, а если еще повторится — с родителями поговорим.
— Семка, пошли! — сказал Демьян и ушел с братом в свой подъезд.
Шурик тоже заспешил к себе. Ушел и участковый, козырнув отцу Зураба и Русико, а тот обратился к Матильде:
— У нас все такие.
— Так. Все. Вот только сейчас один фонарь разбил, и его в домоуправление повели...
Новый жилец немного помолчал, подумал.
— Зураб! Русико! — вдруг сказал он громко. — Если кто обидит — бей сразу по морда! Разрешаю. — Он посмотрел на Матильду. — Они у мэна очень умэют. Сам учил.
Он сказал своим ребятам еще несколько слов, но уже не по-русски и ушел, а Зураб и Русико остались. Скоро они получили от Матильды подробную характеристику каждого из юных новоселов. Услышали они и трагическую историю Лешиной любви, которая очень взволновала пылкую Русудан.
— Таких изменщиков, как эта Тамар, обязательно резать надо, — сказала она. — Правда, Зураб?
Но Зураб возразил: по его мнению, Леше следовало зарезать не неверную Тамар, а своего соперника Альфреда.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Антонина Егоровна услышала из кухни, что кто-то вошел в квартиру, и решила, что это Леша, открывший дверь своим ключом. Но, выглянув в переднюю, она увидела, что с ним пришли две бабушки. Это огорчило Антонину Егоровну: она собиралась держать совет с родственницами в отсутствие внука. Однако тут же ее насторожило какое-то странное, даже какое-то торжественное молчание, с которым ее сестра и сватья вытирали ноги, снимали и вешали пыльники. Но еще больше она встревожилась, когда Евдокия Самсоновна наконец проговорила:
— Хотели пораньше. Но. Милиция задержала. В домоуправление нас. Водили.
— Господи ты боже мой! — прошептала Антонина Егоровна и добавила чуть громче: — Пройдемте в комнату.
Поняв, что объяснений все равно не избежать, Леша вошел вместе со всеми в большую комнату и присел на уголок тахты. Три бабушки расположились в креслах.
— Татьяна, расскажи, — пробасила Евдокия Самсоновна, и Татьяна Егоровна поведала обо всем пережитом во дворе и в домоуправлении.
После этого, должно быть, целую минуту длилось молчание. Каждая из трех бабушек пребывала в свойственной ей позе: Евдокия Самсоновна сидела, откинувшись на высокую мягкую спинку кресла не только спиной, но и затылком; Татьяна Егоровна, подавшись вперед, положила худенькие пальцы на ручку клюки; Антонина Егоровна, одетая в свой затрапезный халат, сидела в кресле выпрямившись, положив ногу на ногу и обхватив пальцами колено.
— Леша! Ну а ты что на все это скажешь? — спросила она.
Леша встал, прошелся взад-вперед перед тахтой, потом остановился, расставив ноги и заложив руки за спину. Он не думал о том, что нападение — это лучший способ защиты. Он просто был зол на бабушек, которые не хотели войти в его положение.
— Дорогая баба Тоня! Может быть, ты помнишь, как еще вчера отец называл меня трусом, и размазней, и всякими другими словами...
— Помню, Леша. Он погорячился. Уверена, он сейчас жалеет об этом.
— А я вот думаю, что отец был совершенно прав, что я на самом деле был размазней и трусом.
— А теперь взял. И сразу. Перевоспитался, — вставила Евдокия Самсоновна.
— Подожди, баба Дуся, дай договорить! — оборвал ее Леша и снова обратился к Антонине Егоровне. — Так вот, баба Тоня, да будет тебе известно, что сегодня утром я пообещал набить морду парню, который вот настолько выше меня и которому вообще в тяжелой атлетике выступать надо!
— Я, Леша, наблюдала эту сцену с балкона, — сказала Антонина Егоровна. — Я очень перепугалась, по правде сказать.
Две другие бабушки одновременно кивнули, давая понять, что Антонина Егоровна описала им эту сцену.
— Ага? Ты наблюдала! И ты перепугалась! — Торжествуя, Леша уже почти кричал. — А ты знаешь, как этот тяжелый атлет реагировал? Он стушевался передо мной! Струсил, короче говоря! А знаете вы все, что он и его сестричка потом сделали? Пошли за вином, чтобы наладить, так сказать, отношения!
Татьяна Егоровна приоткрыла было рот, желая вставить слово, но Леша и ее прервал:
— Баба Таня, да подожди! — Он снова обратился к ее сестре: — А ты, баба Тоня, если не ошибаюсь, сама видела, как меня один из этой шпаны сигаретой угощал да еще спичкой чиркал: прикурить давал.
— Видела, к большому моему сожалению, — тихо ответила Антонина Егоровна, и Леша чуть не задохнулся от негодования.
— Ах, к большому твоему сожалению?! Еще вчера ты меня уговаривала к бабе Эмме на дачу уехать, еще вчера ты боялась, что меня отколотят во дворе, а теперь, когда я у них какой-то авторитет завоевал, ты говоришь к большому твоему сожалению! — Леша обратился к двум другим бабушкам: — А вы... А вы видели эту сумасшедшую, которая на глазах у милиционера вино из бутылки пила?
Бабушки лишь плечами пожали: ведь только что они рассказали Антонине Егоровне об этой ужасной сцене. Леша продолжал:
— Так вот! Да будет вам известно, что эта ненормальная с большим уважением на меня поглядывает. Вот именно! С уважением! Не верите? А я вот заметил! И после этого баба Тоня еще говорит, что она жалеет, что меня сигаретой угостили! Ничего себе!
Леша умолк, тяжело дыша. Татьяна Егоровна еще сильней подалась вперед, так что ее острый подбородок лег на пальцы, державшие клюку.
— Леша, голубчик! Мы всему верим, что ты говоришь. Но вот что мне скажи: как ты будущее свое представляешь? Выходит, ты и в дальнейшем будешь сигареты курить да вино распивать? Так я тебя поняла?
— Да, вот и буду! — отчеканил Леша. — И пить и курить, если понадобится.
Бабушки помолчали. Чем больше их внук хорохорился, тем сдержанней и осторожней они себя вели.
