Первой ошибкой короля стало возвращение прежних парламентов (судебных палат), выступавших хранителями законов, обычаев и сословных привилегий. В обязанности Парижского парламента, в частности, входила регистрация королевских указов, но парламент мог заартачиться и указ не зарегистрировать. Тогда устраивали заседание «ложа правосудия», король лично являлся в парламент и сам вносил закон, который судьи были обязаны одобрить. Но чем ниже падала популярность монархии, тем более независимо вели себя парламенты. Спаянные корпоративным духом, они от имени народа начнут бороться против короля, и только дело об «ожерелье» откроет Людовику глаза на новую роль парламентов, которую они, почувствовав слабость государственной власти, на себя взяли. Но будет поздно. Не умея мыслить государственно и не имея собственных политических идей, все восемнадцать с половиной лет царствования Людовик XVI, устроившись на корме, будет плыть по течению, обратив взор в прошлое.
Удачи и неудачи супруга на государственном поприще королеву не интересовали, точнее, у нее не хватало времени ими интересоваться. В начале января, втиснувшись между балов, состоялась новая постановка оперы Глюка «Ифигения в Авлиде». Когда хор начал петь «Позвольте нам прославить царицу нашу…», произошел очередной взрыв восторгов — зрительный зал вскочил и, обратившись к королевской ложе, зааплодировал Марии Антуанетте. Отовсюду неслись возгласы: «Да здравствует королева!» Многие плакали, включая королеву — она очень растрогалась. По окончании спектакля ликующая толпа долго эскортировала экипаж королевы, выкрикивая здравицы в ее честь и радостно размахивая руками и шляпами. Королева любила ездить в столицу, ибо, по словам Мерси, «всякий раз, когда она приезжала в Париж, горожане встречали ее громкими здравицами, и это несмотря на дороговизну хлеба и нищету, которая дурно влияет на настроение народа».
Неожиданно пришло радостное известие: в феврале в Версаль прибывал ее младший брат эрцгерцог Максимилиан; за то время, что они не виделись, он успел заработать прозвище «толстый Макс». Как повелось, эрцгерцог приехал инкогнито, под именем графа Бургау. По словам баронессы Оберкирх, придворный этикет Версаля был столь суров и высокомерен по отношению к иностранным принцам, что они всеми силами старались его обойти. Будучи инкогнито, они могли рассчитывать, что на приемах им будут оказывать почести, положенные им по рангу. Мария Антуанетта очень обрадовалась приезду брата, но радость вскоре омрачилась, так как братец повел себя совершенно неподобающим образом. Во-первых, он настоял, чтобы отвечать сестре по-немецки. Во-вторых, облачился в мундир, хотя ношение формы при дворе было запрещено. По воспоминаниям Кампан, весь визит эрцгерцога превратился в сплошную череду злоключений — прежде всего для королевы, ибо насмешки и косые взгляды адресовались главным образом ей. Грубоватый и бестактный Максимилиан остался равнодушен к произведениям искусства, с которыми его знакомили, а когда в Королевском ботаническом саду Бюффон преподнес ему том своей «Естественной истории», отказался его принять, сказав, что не хочет лишать ученого такой полезной книги. Парижане долго смеялись, вспоминая этот эпизод визита австрийского эрцгерцога. Особенно дурное впечатление на придворное общество произвел отказ Максимилиана первым нанести визит принцам крови — Орлеанам, Конде и Конти; посчитав себя оскорбленными, принцы все время пребывания эрцгерцога при дворе демонстративно его не замечали. Истинной причиной раздора стали гордыня обеих сторон и его величество замысловатый Этикет. Если бы эрцгерцог приехал официально, то, будучи сыном и братом императора, он оказался бы по рангу выше принцев; но он прибыл неофициально, инкогнито, как простой иностранный граф, следовательно, первым сделать шаг навстречу надлежало ему. Королева поддержала претензии брата, отчего публика немедленно заявила, что королева отдает предпочтение Австрии, и за спиной ее величества вновь послышалось ехидное шипение: «Австриячка!» Особенно оскорбило парижан пренебрежительное отношение к Орлеанам, чей дворец Пале-Рояль располагался в самом центре столицы. В связи с этим мадам Кампан отметила любопытный феномен: чем дальше уходила корона от принцев Орлеанского дома, тем чаще парижане взирали на них как на прямых потомков славного короля Анри. Возможно, это происходило потому, что Филипп Орлеанский, регент при малолетнем Людовике XV, оставил после себя гораздо более яркую память, чем дед нынешнего короля. Теперешний наследник Орлеанов, герцог Шартрский, пытался во всем затмить славу регента, который, помимо многочисленных достойных талантов, отличался не слишком нравственным поведением. Желая поспособствовать примирению, придворная дама королевы мадам де Косее решила устроить бал, пригласив на него и принцев, и приезжего гостя; но королева ответила, что придется выбирать: или она с братом, или принцы. Мадам де Косее выбрала принцев… Чтобы как-то успокоить брата и сделать ему приятное, королева и братья короля устроили на прощание празднество в Версале, обошедшееся казне в 100 тысяч ливров. Или в 600 тысяч, как написал в своей хронике Башомон. Итог визита: встав на сторону брата (названного парижанами «дураком»), Мария Антуанетта поссорилась с Бурбонами и дала повод памфлетистам взять в руки перья. Но главное, как подчеркивал аббат Вери: «Все, кто знает, что королева крайне бестолкова, без труда видят, как она дискредитирует себя в глазах супруга, которому нельзя отказать в проницательности, а также в решимости не позволять никому взять над собой верх». А ведь в планы Мерси и Марии Терезии входило именно «взять верх». Впрочем, многие полагали, что в провале визита эрцгерцога повинен Мерси, который, говоря языком современности, плохо подготовил сей визит. После отъезда брата королева писала матери: «Дражайшая матушка, отъезд брата меня крайне опечалил; ужасно сознавать, что мы, скорее всего, больше не увидимся. Надеюсь, о дрязгах, начатых принцами, вскоре перестанут юворить, ибо эти люди постоянно ищут повод для раздора. После отъезда брата король велел Орлеанам (кроме Шартра), Конти и Конде не приходить к нему ужинать дней десять-двенадцать. Но вчера на ужин пришли Конде с сыном, и я разговаривала с ними как обычно. Принцы Орлеанский и де Конти не пришли, но только потому, что у них подагра. Я очень веселилась во время карнавала, но сейчас все закончилось. Мы возвращаемся к нашей повседневной жизни, и я стараюсь пользоваться каждой возможностью, чтобы говорить с королем, который по-прежнему относится ко мне очень дружелюбно». В письме — никакого накала страстей. Видимо, королева все еще боялась получить от суровой матушки нагоняй, а потому старалась писать полуправду.
Все, что скрывала или сглаживала Мария Антуанетта, императрица узнавала из писем Мерси. От посла она узнала, что, надавив на короля, Мария Антуанетта добилась от него обещания сделать маршалом герцога де Фиц-Джеймса, единственная заслуга которого состояла в том, что он пришелся ко двору компании, окружавшей королеву. Но когда король вынес его кандидатуру на совет, многие воспротивились, мотивируя тем, что есть много гораздо более достойных лиц. В результате, дабы угодить и нашим и вашим, король сделал маршалами сразу семерых, и в их числе Фиц-Джеймса. Насмешники тотчас прозвали новоиспеченных маршалов «семью смертными грехами».
* * *
Наиболее важным ожидаемым событием грядущего лета стала коронация, назначенная на июнь. Раньше помазание священным елеем совершалось не только для короля, но и для королевы (последней была помазана Мария Медичи в 1610 году), однако затем сложилась традиция короновать только короля, а королева лишь присутствовала на церемонии. Понимая, что помазание повысит престиж Марии Антуанетты в глазах публики, Мерси попытался убедить короля присоединить к церемонии и королеву, но Людовик на такой шаг не решился. Церемониал помазания на царство он считал сакральным действом, посредством которого заключается мистический союз монарха и народа. Только монарха. Впрочем, сей старомодный взгляд разделяли далеко не все подданные. Партия философов считала, что просвещенный суверен не должен придерживаться «языческих» обрядов. Тюрго выступал за упрощенную церемонию в Париже, дабы сократить расходы. Мария Антуанетта неожиданно проявила равнодушие и не поддержала Мерси в его демаршах. Но механизм был запущен: заказана новая коронационная корона (прежняя оказалась тесна), в которую вставили самый крупный в государстве алмаз «Регент», а королеве начали шить церемониальное платье, обильно украшенное бриллиантами. Лаферте со своей командой отбыл в Реймс, дабы все подготовить к прибытию королевской четы и двора. Так, например, в апартаментах королевы, разместившихся в архиепископском дворце, оборудовали дорогостоящий английский ватерклозет. Дороги, по которым предстояло проследовать веренице придворных карет, а также мосты отремонтировали за счет дорожной повинности, которую Тюрго намеревался заменить денежным налогом. Жители Реймса, те, кто видел коронацию Людовика XV, говорили, что предстоящая церемония превзойдет ее во всем.
