Мать пододвинула стул для сына, и они несколько минут сидели рядом, глядя на ребенка. Дин был рад, что матери Скай не было с ними. Она бы только говорила. Мать Дина была похожа на него – тихая, задумчивая.
– Поразительно, правда? – наконец сказала она. – В ней все твое. Вся твоя сущность, словно ингредиенты для торта.
Дин кивнул. Он этого не ожидал. Не ожидал, что малышка окажется похожей на него. Вся беременность была посвящена Скай. Все всегда вращалось вокруг Скай: ее тело, ее ребенок, ее беременность, ее жизнь, ее квартира, ее мир. Еще недавно Дин полагал, что его дочь будет точной копией Скай в миниатюре. И вот она: четыре фунта его собственного подобия. Скай была бы крайне разочарована. Она даже однажды высказалась на эту тему: «Надеюсь, в этой девочке не будет ничего от тебя, Дин, иначе она всю жизнь будет хмурить свои чертовы брови и выть на луну».
Но его черты хорошо легли на ее лицо, какой бы крошечной и недоношенной она ни была. Она была хорошенькой.
Другая медсестра с улыбкой присоединилась к ним.
– Чудесная малышка, – сказала она и повернулась к Дину: – Я очень сожалею о вашей утрате.
Дину показалось, будто ему влепили пощечину. Его утрата. До сих пор он не сознавал, что что-то утратил. Он постарался вызвать образ Скай, не той Скай, которая недавно умерла на операционном столе, не той Скай, которая провела последние полгода в едва сдерживаемой ненависти к нему, а другой Скай, той, которую он вожделел три года подряд и о которой строил фантазии. Дин не был уверен, что когда-либо любил ее больше, чем любую другую девушку, с которой переспал.
Нет, он не утратил любовь к жизни. Он не потерял спутницу своей души. Но он потерял женщину, которая собиралась родить ему ребенка. Эта женщина ушла вместе со своим молоком, своими колыбельными и энтузиазмом для покупки маленьких розовых платьиц. У малышки не было матери. Очень скоро этот ребенок станет достаточно большим, чтобы покинуть хорошо освещенную маленькую комнату, и кому-то придется забрать ее домой и вырастить. Тут все поочередно оборачивались и глядели на Дина.
В его голове проносились образы: пустая квартира, кричащий младенец у него на плече, темная ночь за окном, освещенная бутылочка молока, вращающаяся в микроволновке, – вся его жизнь, сведенная к бытию среди дерьма, шума и одиночества. Дин сказал, что хочет в туалет. Вместо этого он украдкой выскользнул на улицу и вышел под навес в начале асфальтовой дорожки, где трясущимися руками достал сигарету из пачки и выкурил ее до фильтра.
Он обдумал вероятность возвращения домой. Уже начинало темнеть, и никто не заметил бы его ухода. Он посмотрел на здание за спиной и подумал о том, что там находится. Крошечный недоношенный ребенок, весь опутанный трубками и проводами, тянущимися из каждого отверстия; тело матери этого ребенка, вялое и обескровленное, как кусок кошерной телятины; бабушки этого ребенка, больные, обесцвеченные пергидролем и постаревшие на десять лет за последние полчаса. Дин подумал об ожиданиях, нуждах и потребностях, заключенных внутри этого здания. Ему стало тошно. Он ощутил слабость. Над ним низко нависало пурпурное небо. Стены здания давили. Его загоняли в угол и сдавливали со всех сторон. Он понимал, что должен бежать в том или ином направлении.
Он сделал выбор: убежать прочь.
Мэгги
Мэгги Смит сняла прозрачную упаковку с пары бисквитов «Rich Tea» и разломила один из них пополам. Она опустила кончик полукольца в чашку чая и несколько секунд размачивала его, прежде чем поднести ко рту и откусить мягкую часть. Потом Мэгги посмотрела на чашку. Это была ее чашка. Мэгги принесла ее с собой из дома, устав от вкуса пластика и его хрупкости. Эту чашку она взяла из маминого дома после ее смерти: прочную коричневую чашку с кремовой внутренней частью и ручкой, которая выглядела так, словно ее приделали задним числом. На фаянсе образовалась тоненькая трещина, проходившая от края по борту. Нужно быть осторожнее, подумала Мэгги, когда-нибудь чашка треснет, и ее обварит кипятком.
Мэгги аккуратно поставила чашку на стол слева от себя, потом посмотрела на мужчину в постели и улыбнулась:
– Как вы там, Дэниэл? Вам что-нибудь нужно?
Мужчина закряхтел; значит, ему было больно.
– Еще таблеток, милая. Можно попросить еще?
Он снова закряхтел и скривился.
Мэгги поднялась на ноги, разгладила переднюю часть джинсов и высунула голову за дверь. Коридор, покрытый бархатным ковром, был совершенно пустым. Мэгги повернула голову слева направо. Это могло бы происходить в отеле, подумала она, в двухзвездочном отеле при аэропорте, в цветах персика и перечной мяты, с обитыми сиденьями из трубчатого металла, с обрамленными акварелями французских рыбацких деревушек и лепными гипсовыми светильниками, направлявшими свет вертикально вверх.
Она прошла по ковровой дорожке к небольшой и начищенной рабочей стойке, где две женщины в белых халатах перебирали бумаги.
– Извините за беспокойство, – начала Мэгги самым мягким и участливым тоном; кто знает, какую непосильную задачу она может возложить на их плечи? – Мистер Бланшар испытывает определенное неудобство… когда вы освободитесь, не сейчас, но когда у вас будет свободная минутка… – Ее голос пресекся.
Одна из женщин, – Мэгги казалось, что ее зовут Сара, но она была не вполне уверена, потому что здесь было много людей, которые приходили и уходили без ее ведома, – терпеливо улыбнулась и отложила свои бумаги.
– Разумеется, – сказала она. – Я приду прямо сейчас.
Мэгги впервые побывала в хосписе две недели назад и испытала такое же чувство благоговейного страха, как перед акушерками в родильном отделении, где двадцать пять лет назад родила своего первого ребенка. «Ну и ну, – думала она. – Есть люди, которые делают это». Она поиграла с мыслью о том, чтобы самой стать акушеркой, желая быть частью этой волшебной работы, но потом желание потускнело. Теперь она испытывала те же чувства по отношению к мужчинам и женщинам, которые работали здесь. Присутствовать на дальней стороне жизненного спектра, наделять достоинством и милосердием эти прощальные моменты, наблюдать исход человеческого бытия… Это было поистине вдохновляющим делом. Теперь она чувствовала себя здесь как дома. Здесь она была на своем месте.
Она последовала за медсестрой в палату Дэниэла и посмотрела, как та регулирует аппараты, к которым он был подключен.
– Спасибо, – прошептал он, когда морфий хлынул в его вены. – Спасибо вам.
– Всегда пожалуйста! – проворковала медсестра. Она сунула руки в карманы и немного помедлила, с улыбкой глядя на него. – Что-нибудь еще, мистер Бланшар? Немного соку? Газету?
Дэниэл улыбнулся, чуть изогнув губы, и едва заметно покачал головой.
– Хорошо! – пропела Сара. – Тогда я оставлю вас вместе с вашей подругой. Очень скоро вы почувствуете себя гораздо лучше! – Она пожала руку, лежавшую на белой простыне, и ушла.
Мэгги взяла его другую руку в свои ладони и задержала ее. Она смотрела, как напряженные морщины начинают стираться с его лица, с его красивого лица. Мэгги до сих пор помнила, как впервые увидела это лицо. Это случилось чуть более года назад. Он явился перед ней, как призрак, как гримасничающий ангел над стойкой, где она сидела дважды в неделю, записывая на частные сеансы физиотерапии.
