После чистого воздуха комнатка казалась душной, лампы горели каким-то серым ночным светом. Михалыч по-богатырски зевнул и стал выискивать туалет. Сбоку стоял закрытый киоск с расческами и сувенирами, а прямо по курсу виднелось окошко кассы. Оно было тоже закрыто, но внутри желтел какой-то свет, означавший присутствие жизни. Слева Михалыч заметил дверь с бумажкой «Буфет не работает». Прощай, супчик… Нужная дверь с изображением мужчины и женщины оказалась сбоку, Михалыч дернул ее, но без успеха.
– На кассе ключ, – пошевелился сидевший мужик.
Михалыч подрулил к кассе и постучал пальцем. За спиной снова заворчала собака.
– Кнопка есть… – сообщил мужик и уселся, как в театре или на футболе.
Местный, решил Михалыч.
Мать, не любившая собак ни в каком виде, отошла для безопасности подальше.
«Кнопка вызова» – потемневшим скотчем было приклеено рядом. Цивилизация… Михалыч надавил. Тишина. Попытался еще раз. За окошком ничего не шелохнулось.
– Ну? – обернулся Михалыч к мужику.
Тот дернул головой:
– Может, не работает… Может, телевизор смотрят. Через час автобус будет, перед этим точно выйдут.
– Что я тут, час сидеть буду?
– Торопитесь?
Вместо ответа Михалыч снова потыркал кнопку и стукнул в стекло.
Это сработало. В окошко вплыла кассирша и поглядела на Михалыча с тоской.
– Не глухая, – раздалось из динамика. – На кнопку жать надо…
– Я жал, – ответил Михалыч.
– …и пождать, сколько положено. Докуда вам?
– В туалет.
– За вход – двадцать рублей.
Михалыч хотел пошутить: «А за выход?» – но подумал, что там, за мутным стеклом, его чувство юмора могут не понять.
Михалыч залез в карман. Подошла, обойдя собак, мать.
– Я сама за себя заплачу, – сунула какую-то мелочь.
– Два, – сказал Михалыч. Тоже решил забежать, хотя сигналов оттуда пока не было.
Кассирша просунула билеты, типа автобусных.
Дверь «Буфет не работает» затарахтела, кассирша вышла и поглядела на мать:
– Билетики!
Забрала билеты, надорвала. Так же, глядя на мать, сунула ключ. Мать зашла.
– Купите расческу… – Кассирша поглядела на закрытый киоск. – Наши местные умельцы делают, экологическая… От сердца, от почек.
– Ты им, Люб, скажи, из чего они ее делают, – встрял мужик.
– А ты сиди! – ответила кассирша. – Пустили тебя, сиди и радуйся. Могу обратно выпустить. – Снова повернулась к Михалычу: – Будем расческу брать?
Михалыч раздумывал. Может, Лене взять? И Катюхе. Одну Лене, одну Катюхе. Одну матери. Всем одинаковые, чтоб без обид. Вот эту, в виде ежика. Нет, в виде ежика не очень нравилась. Морда не забавная.
– Сейчас мать выйдет, спрошу.
– Спросите, – кивнула кассирша. – У нас их с руками хватают… Может, ей и там это пригодится… куда вы ее везете.
Михалыч промолчал. То-то она к матери присматривалась. У них тут глаз настрелянный, у местных. Михалыч потер ладони.
– На позапрошлой неделе, – кассирша заговорила тише, – такие же приезжали. Он и мать… Полкиоска закупили. Она ему – купи это, хочу то. Время тянет. А он все: да-да, покупает, такой, все ей… Прямо кино.
– Скажешь – полкиоска! – хмыкнул мужик.
– А ты еще здесь, сокол мой? – обернулась кассирша. – Давай лети отсюда.
– Куда я полечу… Некуда, сама знаешь, лететь мне.
– Ничего я не знаю. Сейчас Колиным позвоню, они тебе быстро рогов наломают…
Вышла наконец мать, вытирая мокрые руки друг о друга.
– Там полотенце есть, – переключилась на нее кассирша. – Можно даже вытереться.
– Да… что уж возвращаться. – Мать поглядела на Михалыча. – Иди.
Михалыч зашел. Полотенце действительно висело над раковиной. Михалыч потрогал его и задумался. Снаружи что-то долетало о расческах.
Быстро сделав свои дела, подставил руки под кран. Вода неторопливо прогревалась.
– Что ж я делаю, – сказал Михалыч, глядя на свои большие ладони под водой. – Что же я, мудак, делаю?..
«А ты знал, что Василиса Петровна лекарствами торговала?» – спросила как-то Лена.
Михалыч даже не сразу сообразил, о ком речь. Лена редко называла свекровь по имени и отчеству. Вообще редко о ней говорила, больше молчала, старалась ее не замечать.
Дело происходило поздно в Лениной спальне, Михалыч смотрел вползвука футбол, Лена в ночном виде занималась у зеркала лицом. Выдавливала, втирала, гремела своими баночками.
Михалыч глядел на зеленое поле с бегающими людьми. Ум его тоже в этот момент был там, среди этих мужиков с быстрыми мохнатыми ногами, среди опасных моментов, полетов мяча и рева трибун. По крайней мере, не рядом с женщиной с собранными в фигушку волосами и лоснящимся при свете телевизора лицом.
«Михалыч… – Влажный червяк выполз из тюбика на Ленину ладонь. – Ты в курсе, что мать лекарствами торговала, этой вашей фабрики?»
Он ответил, что был такой факт. И снова попробовал переключиться на игру. Резко встал и сел на кровать. Почесал шею, поглядел на Лену:
«А ты как узнала?»
«Случайно услышала. – Лена потянулась за полотенцем. – По телефону она с кем-то говорила. Может…»
«Да не…»
«Может, поговоришь с ней, узнаешь?»
«А что сама не поговоришь?»
«Я и так у нее враг номер один».
«Почему?»
Лена усмехнулась, отвечать не стала. Игра скоро кончилась, он выключил телевизор и пошел к себе. Лег, покопался немного в трусах. Из аквариума шел слабый свет, он стал глядеть на рыб. Рыбы действовали как снотворное. Успокаивали.
С матерью он тогда так и не поговорил. Лена, как оказалось, тоже. Все шло, как шло.
– А теперь налево… Не бывал у нас тут раньше?
Мужик, встреченный на автостанции, сидел рядом с Михалычем и указывал дорогу. Мать на заднем сиденье осторожно осваивала расческу.
– Бывал, – сказал Михалыч. – Летом.
– Ну, летом не считается. Летом каждый может.
Мужик вызвался показать им путь до местного магазина. Михалыч все еще держал в голове мысль о горячем супе. Ехать было, по словам мужика, два шага.
– Далеко еще? – спросил Михалыч.
– Да почти уже. Вон до той избы, оттуда направо… Видишь избу? Жулики в ней живут, Петровы. Сергей и Кирилл. У одного жена – Настя, а у другого – Альфия, татарка. Директором школы работала. Теперь сидит, с высшим образованием носки вяжет. Вон, из собачьей шерсти…
