Наконец все кончилось. Она, нажравшаяся крови волчица, оставила его в покое. Ее удовлетворенный вздох был похож на сытую отрыжку.
За окном противно серело утро. Ночь кончилась. Кончилось все, что было хорошего в его жизни.
Зачем он поддался на эту провокацию? Он бы мог ее грубо оттолкнуть. Неужели бы не справился с какой-то обезумевшей бабой? Но он не мог ее оттолкнуть, потому что…
Она его просто развела! Развела, как последнего лоха.
Но зачем ей все это понадобилось? Неужели не могла найти себе еще кого-то? Нина, конечно, старая, двадцать семь лет, и некрасивая в этих своих толстостенных очках, но ведь есть женщины и старые и некрасивые, но не набрасываются же они на людей, обходятся как-то.
Теперь спит. Насытилась и спит. Нужно валить отсюда, пока она дрыхнет. Неизвестно, что еще взбредет ей в голову. Сумасшедшая! Нимфоманка! Старая стерва!
Женя тихонько сполз с дивана и на цыпочках пошел к дверям.
Интересно, где Леха? Наверняка он входил в эту комнату, наверняка он все видел. Ужас! Ужас! Теперь он никогда не сможет появиться в этом доме. Она украла у него Леху, украла и изгадила всю его жизнь.
– Он изгадил всю мою жизнь, этот маленький ублюдок! – Женя вздрогнул. Это заговорила Нина. Она и не думала спать, голос был совсем не сонный, злой и резкий, как обычно. – Его вообще не должно было быть. Не должно! Он родился по недоразумению. Родился и изгадил мне жизнь. Родители не думали заводить второго ребенка. Мать была больна, очень больна, ей и меня-то рожать не разрешили, а тут прошло десять лет. Но он всех обманул и родился. Родился, а мама умерла. Не знаю, почему его не оставили в роддоме? Отец обожал мать, но ему, этому уродцу, даже ее смерть смог простить. А я не простила. И не только это не простила. Он родился для того, чтобы украсть у меня все. Это я была любимым ребенком, единственным и самым, самым любимым ребенком. Это я писала стихи, когда этого ублюдка еще и на свете не было. Я была талантлива, я была любима. Я была! А когда он родился, меня просто не стало. Первое стихотворение он сочинил в три года. Исключительно для того, чтобы поскорее украсть у меня и это. Сволочь! Ведь и писал-то в моем стиле. Только кому теперь был интересен мой стиль? Никто даже этого и не заметил. Отец и так-то надышаться не мог на своего выродка, теперь совсем обалдел. По редакциям потащился. Ради меня и пальцем не пошевелил. А тут… добился публикации, когда Лешке еще и пяти лет не было. А в восемь сборник выпустили. Ну и пошло-поехало, все вокруг закричали: чудо! гений! Одна статья про этого недоноска так и называлась – «Маленькое чудо».
Чудо! Хрен собачий, а не чудо. Ненавижу его! И знаешь, уверена, что не одна я. Все эти уроды, которые вчера здесь прославляли его гениальность, с каким бы удовольствием они придушили его. Ты один с ним возишься искренне. Неужели тебе не противно? Ты что, не понимаешь, что он самим своим существованием нас всех в грязь втаптывает? Тебе еще больше хочется в эту грязь закопаться? Дурак ты! И такие же дураки раздули его славу. Ничего особенного в его стишонках нет.
«Вот оно что! – Женя начал понимать ее ненависть. – Да она просто завистливая дрянь! И… это не у меня она хотела отнять Леху, а меня у Лехи. Хоть что-то урвать, хоть что-то изгадить. И зачем, зачем она говорит так громко? Может быть, Леха стоит за дверью и все слышит. Специально она это делает».
– Ты помнишь конкурс?
Конкурс? Какой еще конкурс? При чем здесь какой-то конкурс?
– Ну конечно, помнишь! Для тебя он был слишком важным событием. И не только потому, что ты впервые в чем-то таком участвовал. Там ты встретил его и понял, кто есть кто на самом деле. Думаешь, я не знаю, почему ты тогда сбежал из зала на вручении? Еще как знаю! Ну а представь: не будь там моего братца, что бы произошло? Да, да, ты занял бы первое место, ты был бы самым лучшим. Это он испортил тебе все, как когда-то испортил мне. Да он тебе тоже всю жизнь испоганил. Скажешь, нет?
– Нет. Я… люблю его. Но не так, как ты думаешь. Ну о чем ты говорила… то есть в чем меня подозревала, когда… Это совсем не то. Он… Таких больше нет, как он, и… Неужели тебя нисколько не радует, что у тебя такой брат? Я бы, наверное, умер от счастья. Он…
– А я? – перебила его Нина и горько усмехнулась. – Меня ты совсем не любишь?
– Люблю… наверное. Ты красивая и… ну в общем, умная.
– Не очень-то убедительно звучит! – Нина засмеялась. – Ну что ж, наверстаем. – Она улеглась на кровати, закинула руки за голову и томно прикрыла глаза. – Пойди сюда.
Нет, нет, только не это! Только не повторение кошмара! Бежать отсюда, бежать без оглядки, не подходить, не оглядываться…
И все-таки он оглянулся. И подошел. И ответил. Не так, как она хотела, но все же ответил.
– Перестань, Нина. Все, что ты говорила про Леху, неправда. Ты и сама знаешь, что неправда. А насчет того… ну, того, что ты хочешь… Видишь ли, я так сразу не могу, потому что… Потому что тебя совсем не знаю. И я вообще не думал как-то.
– Зато я думала. Все это время, пока ты к нам таскался, думала. Смотрела на тебя и думала. То, как ты относишься к этому недоноску, – это же извращение. Тебе нужна женщина, просто женщина, и вся твоя романтическая муть сразу пройдет.
– Тише, Нина, пожалуйста, тише.
– Иди ко мне, – она заговорила тише и снова томно прикрыла глаза. – Иди ко мне, мой маленький дурачок, я выгоню из тебя эту дурь. Ведь это же дурь, просто дурь и только. Я научу тебя любить по-настоящему. Иди ко мне.
– Перестань! Я не хочу! И… не кричи, пожалуйста, не кричи.
А она давно уже и не кричала, теперь же заговорила совсем тихо.
– Но ведь твои стихи не хуже. В чем-то даже лучше. Я до сих пор помню наизусть твой «Непойманный дождь». Но пока ты рядом с ним, никому твои стихи не интересны. Кроме меня, конечно. Уйди от него. Мы можем уйти вместе. Хочешь?
Ага, как же! Нет большей радости! Бежать куда-то с этой гюрзой? Да лучше повеситься.
– Я не могу больше так жить, не могу работать в этой «Звездочке», журнале для малолетних недоумков, не могу писать эту лабуду: девчонки-мальчишки, котята-зайчата-соплята. Еще год-два, и просто свихнусь. И в этом городе жить не могу, и в этой квартире. Да рядом с ним жить вообще невозможно, он убийца. Сначала мать убил, потом отца. Ты же был на папиных похоронах, ты видел его лицо. Рак желудка. Глупости, никогда не поверю, так от болезни не умирают. Это Лешенька наш рак, наш семейный рак, он разъедает нас изнутри, меня уже наполовину уничтожил, физически уничтожил, и тебя уничтожит. Нужно бежать, скорее бежать, спасаться.
Ну и бежала бы, ну и спасалась, он-то тут при чем? И потом, разве можно сбежать от смертельной болезни, если она уже в тебе? Куда бы Нина ни убежала, Лехины стихи все равно будут преследовать ее, и все равно зависть постепенно ее разъест. Пока Леха жив, так будет. Пока Нина жива, так будет. Выхода нет. Для нее нет.
– Послушай меня. Сядь и слушай. – Нина опять прикрыла глаза и нежно коснулась его щеки. – Ты хороший мальчик. Умный, талантливый и такой красивый! – Рука ее скользнула по его шее. Теперь прикосновения стали легкими и ласковыми. – Маленький мой, милый мальчик, какое гладкое, какое прекрасное у тебя тело, любимый мой мальчик. – Ее рука, ее ласковая рука опустилась ниже. – Женечка, Женечка. – Нет, он ошибался, никакая она не волчица, она… самая милая и прекрасная женщина на свете. И глаза у нее красивые, и голос, и… ее рука.
