На балкон высунулся Лёха-Примус и вывалил – спасибо, что не нам на голову – своё мусорное ведро. У некоторых есть тяга делать из грязного чистое, а у кого-то руки или что-то ещё чешутся нагадить, да ни куда-нибудь, а как раз на это чистое.
– Девки, а вот по учению квиетизма действие всегда становятся причиной зла, чем бы оно ни мотивировалось. Кто действует, тот всегда потерпит неудачу, поэтому умный человек не действует и не терпит неудачи. «Кто свободен от всякого рода занятий, тот никогда не будет страдать», – процитировал Лёха по какому-то замызганному буклету, какие суют в почтовые ящики всякие свидетели очередного пришествия. – Поняли? А вы всё чего-то суетитесь, всё чего-то надо вам… Эх, да что вам, дурам, объяснять! Моё дерьмо заодно заберите, если не трудно, конечно.
– Ляксей, что же ты творишь? – возмутился дед Рожнов. – Хоть бы в мешочек какой сложил, а то рассыпал на десять метров.
– Ой, старый, и ты тута! Вот я ещё на мешки раскошеливаться буду. Какая вам разница? Вы всё одно тут долго будете корячиться.
– Айда к нам, Лёшенька! – ласково позвала его Ольга Павловна.
– Вот уж хрен вам! Нашли дурака, – Лёха закурил и стал разглагольствовать на тему, что грязь является проявлением жизни, а чистота – это символ смерти, потому что гадит только живой организм, а никак не мёртвый. – Ущучили? В жизни всегда просто-таки обязана присутствовать грязь. А без грязи и жизнь не в радость. Такие чистюли, как вы, несёте в себе смерть.
И Лёха снова швырнул на землю скомканную пачку сигарет.
Удивительно, как это у нас всё базируется на идеях! Даже банальное свинство своё некоторые умудряются на идейные рельсы уложить. То по принципу «ты не можешь нагадить из-за страха и слабости, а я могу!», то вдруг оказывается и вовсе можно подвести под неё целую философскую базу о жизни и смерти. Лишь бы ни черта не делать!
– Вот мой бывший такой же «философ», – сказала Лиза. – Домой придёт, сапоги летят в одну сторону, куртка – в другую. В забрызганных глиной брюках на диван завалится и лежит. Я ему говорю: ты бы хоть сапоги на улице о траву вытер или ополоснул, что ли – луж-то там полно. А он мне: «Не царское это дело». Полдня тратила только на то, чтобы за ним всё убрать. Я поем и сразу тарелку с ложкой вымою, а он поест – горы посуды, словно целый взвод отобедал. Дети с улицы придут, сапожки около стеночки поставят, а он придёт, так на всю квартиру земли да глины кусками натрясёт, хоть огород сажай. Вымоешь всё, уберёшь, а на следующий день всё сначала повторяется. У моих родителей две козы были, корова и гуси, а такой грязи от них не было.
– Вот он и сбежал к другой дуре, что ты его так плохо обхаживала, – съязвила Марина.
– Ой, и не говори. Я сначала так переживала, когда он к этой бабе в Райцентр уехал! Даже, стыдно сказать, хотела на неё порчу навести в отместку.
– Ха-ха-ха!
– Вот ей-богу! А потом как-то увидела её, так и не узнала. Она ведь раньше такой гарной девкой была – слов нет, какой красавицей была! А тут я её увидела: идёт вся согбенная, четыре сумки с продуктами тащит, туфли стоптанные, причёски нет, лицо измождённое, под глазом синяк. Так мне её жалко стало! А ещё так стыдно, что я когда-то ей зла желала из-за своего беглого. Думаю: бедная ты, бедная…
– Во-во, – поддержала разговор Ольга Павловна. – Она, наверно, как тебя увидела, так прокляла, что ты ей такой брак подсунула.
– Да она меня и не узнала.
– Тебя и не узнать теперь. Ты раньше как авоськами обвешаешься со всех сторон, так и не разглядишь – женщина там идёт или танк в наступление едет.
– Неужели я так ужасно смотрелась замужем? Да нет. Это я просто переживать из-за него перестала. Сначала-то переживала, а потом чувствую, что у меня теперь столько свободного времени образовалось, которое раньше на уборку за ним тратила. Мне и сын сказал: «Мама, хватит слёзы лить. Всё равно, ты самая лучшая. Давай в кино и театр по выходным будем ездить». Вот, завтра в «Мюзик-холл» едем.
Вдруг на пятом этаже распахивается окно, оттуда высовывается молодая деваха лет восемнадцати, которую все в округе кличут Вилкой, и с воплем «бе-э!» начинает блевать на землю. На стене дома и стеклах окон нижних этажей остаётся след, как белый и толстый рубец на коже. Лёха так и согнулся пополам от приступа хохота. Мы же переглянулись и, как и положено терпимым людям, пожали плечами, словно хотели выдавить из себя знаменитое оправдание «что естественно, то не безобразно». Нынче вообще все какие-то очень уж естественные стали, как в хулиганской детской песенке «хорошо быть кисою, хорошо – собакою: где хочу – пописаю, где хочу – покакаю». Хотя, где те киса и собака, которые смогли бы столько нагадить?
– Эй, люди, – обращается Вилка к нам хриплым голосом, – а какой сегодня день?
– Суббота, – отвечаем мы хором, растерявшись от своей толерантности.
– А месяц какой? – вытаращила она безумные от водки глаза.
– Апрель.
– Ой-ё! Как же ещё долго до лета!
Зачем ей знать время? Сейчас для многих фактор времени перестал иметь значение. Жизнь остановилась, так что и спешить некуда. И люди уже не понимают, что такое время. Им всё равно не за что в этом времени зацепиться. Они даже не пассивно плывут по течению реки жизни, а тупо держатся на поверхности мутного водоёма со стоячей водой, если согласиться, что жизнь – это непременно какой-то сток воды. И это не обязательно река, может быть и пруд или даже болото.
Но сегодня суббота. Почему-то вспомнилась гравюра Карольсфельда «День покоя», когда Бог «почил от всех дел Своих». Наступил саббат, и Он сидит, сложив руки и прикрыв глаза. Ноги Его упираются в Землю, слева от Него – Солнце, справа – Луна и звёзды. Устал Бог: всё, шабаш. Саббат, суббота. А вчера была пятница – день сотворения человека. И сколько же дел переделал Бог за шесть дней! Иногда кажется, что Он смотрит на наши выкрутасы и думает: «Чёрт меня дёрнул всё это затеять!». Становится страшно, что когда-нибудь Ему это действительно надоест…
Вилку опять стошнило, так что дед Рожнов, в конце концов, не выдержал и вежливо спросил:
– Из тебя ещё долго культура будет вот так кусками выходить, красавица?
«Красавица» Вилка осерчала, распрямилась и метнула бы в нас цветочный горшок, если бы он стоял у неё под рукой. Но у таких хозяек цветы не растут, поэтому она довольно-таки метко кинулась железной кружкой с отбитой эмалью, и нам даже пришлось отскочить в сторону. Окончательно прочистив желудок на стенку дома, юная пьянчуга стала орать, что имеет право «эскулуатировать» собственное жильё по своему усмотрению. Грамотная нынче молодёжь, ничего не скажешь. Лёха-Примус поддерживал её криками: «Так им, Вилка! Блевани ещё! А то ишь, чистюли какие!».
– А ведь она ещё и в институте каком-то училась, говорят, – вздохнул дед Рожнов. – Или в колледже? Названия красивые, а люди получаются чёрт-те какие. И город не помогает. Вот вчера показывали фильм про Эркюля Пуаро. Там в английских деревушках такая чистота! Простые поселяне, обыватели, а никто не додумается около своего или чужого дома помои вылить. А у нас образованные люди не гнушаются из окон вывалить невесть что. Там кругом сады и цветы без заборов, и никому в голову не придёт сломать и вытоптать. А у нас сын преподавателя районного техникума по чужим садам с компанией себе подобных лазает и всё ломает. Сами себя называем великим народом и так низко себя ведём по отношению к своей земле. Я вдоль трассы картошку продавал, так из окон автомобилей беспрестанно мусор сыплется. Все овраги, все кюветы им завалены на несколько километров! Кто его будет убирать? Его за год не вывезешь, не то, что за субботник. В Америке простой фермер не додумается из окна своей машины бутылку или банку выбросить, потому что кругом – его земля, его страна. А у нас все крутые теперь, на навороченных тачках разъезжают, а суть-то человеческая такой же убогой осталась. Уж взялся изображать из себя хозяина жизни, так до конца эту роль и веди. Ущербно смотрится, когда какой-нибудь состоятельный господин из окна своего «мерса» сморкается да плюётся. И никакой он уже не господин, а обычный сморчок, каких пруд пруди.
