И город поэтому бедствовал, признаком чего являлись разбитые до крайней степени местные дороги и сильно обветшавшее здание местной городской власти.
Электропоезд притормаживал всё сильнее и сильнее, уже показались станционные строения. Ожил хриплый динамик: «Станция Чудово, выход на правую сторону». Капитан, подхватив свою сумку, вышел в тамбур. Поезд судорожно дернулся несколько раз и, скрипя всеми тормозами, остановился. Двери с шипением растворились, капитан шагнул на закатанный в асфальт перрон. Высадив немногочисленных пассажиров, электричка, лязгнув дверями, поехала дальше по своей колее привычным маршрутом. Народ быстренько разошёлся по своим делам, и капитан остался один на перроне. Он опустил сумку на скамейку. Затем сильно и глубоко вдохнул, одновременно втягивая воздух и ртом, и носом. Замер. В этом огромном глотке воздуха смешались все запахи в знакомый до боли с детства «кислородный коктейль». В нём перемешался чистый и пахучий сосновый воздух, запах берёзовой листвы, тонкий и горький аромат полыни, благоухание отцветающих, поздних полевых цветов, слабая нотка креозота, которым пропитаны шпалы. И ещё чего-то непонятного и необъяснимого для каждого из нас, того, что неуловимо витает в воздухе, выстраиваясь, сплетается в точный ответ: «Я дома!»
– Да. Я на Родине, – сказал негромко капитан. Тёплая щемящая волна захлестнула его с ног до головы, разбегаясь кругами мурашек по всему телу с такой силой, что он качнулся. Он выдохнул, закрыв глаза, вздохнул с новой силой, вновь замерев на мгновение.
– Как думаешь, пьяный или накуренный? – услышал капитан справа от себя. Он открыл глаза, выдохнув, повернул голову. В трёх метрах от него стояли два сержанта милиции, с любопытством наблюдая за ним.
– Да нет, ребята, всё нормально. Я просто на Родине девять лет не был.
– А-а-а, понятно. А документики есть?
– Сержант, я, вообще-то, офицер, капитан.
– Ты документ предъяви, у тебя на лбу-то не написано, кто ты.
Капитан хотел было вспылить, но вовремя опомнился. Из толпы-то он выделялся только ростом, а одет по осенней погоде так же, как многие вокруг: синие джинсы, джинсовая рубашка, черные ботинки, турецкая демисезонная куртка, чёрная вязаная шапочка. Достав из внутреннего кармана удостоверение личности офицера, развернул его и, не выпуская документа из рук, предъявил наряду ППС. Один из сержантов, приблизившись, вслух прочитал:
– Капитан Минин Андрей Александрович, 1967 года рождения.
– Так Вам только 30 лет, – переходя на «вы», сказал сержант, – а с виду я бы дал лет на семь больше.
– Да мне лет с двадцати пяти дают всегда больше, чем есть на самом деле, – ответил, Андрей пряча удостоверение обратно в карман.
– Удачи Вам, – неожиданно взяв под козырёк, пожелали сержанты и пошли восвояси.
Андрей сел на скамейку, достал пачку сигарет, закурил. Да, он не был здесь девять лет, но это была его Родина по рождению. Когда ему было четыре месяца от роду, родители в поисках лучшей жизни перебрались в Среднюю Азию, под Ташкент, в горный шахтёрский посёлок с красивым названием Красногорск. Там прошло его детство, отрочество, юность. Учёба в школе, в военном училище, заочное обучение в пединституте, на историческом факультете – всё было там. И поэтому по праву своим домом он считал ту квартиру, в том, теперь очень далеком посёлке, находящемся теперь в сопредельном государстве.
Только срочную службу в армии он проходил далеко от дома, за границей. После Чирчикской спецназовской учебки он на полтора года попал в страну с более жарким климатом, Афганистан. Мама (отца Андрей потерял, ещё когда учился в 6-м классе, он погиб, работая в шахте) до окончания срока службы так и не догадывалась, где служит её сын. И только когда он вернулся домой раньше срока на два месяца, по ранению, неся левую руку на перевязи, а на его широкой груди сияли три боевых награды: медали «За боевые заслуги», «За отвагу» и орден Красной звезды – она, наконец, поняла, где и как служил её единственный сын.
Военное дело настолько увлекло и увлекало всегда Андрей, что, только оправившись от ранения, сразу подал документы в Ташкентское высшее общевойсковое командное училище, куда его как участника боевых действий и орденоносца зачислили без экзаменов. Правда, пришлось уступить маме в её настойчивых просьбах о получении «нормального образования» и ещё заочно поступить на исторический факультет в Ташкентский государственный педагогический институт. Оба этих учебных заведения Андрей закончил одновременно в 1991 году.
Последний раз в Чудово Андрей действительно был девять лет назад. Когда он после ранения, вернувшись в сознание, вдруг обнаружил, что находится в Московском военном госпитале, куда попал из-за неразберихи на Ташкентском военном аэродроме. Где его во время выгрузки из самолёта, прилетевшего из Кандагара, вместо машины, едущей в Ташкентский военный госпиталь, погрузили на борт самолёта, везущего тяжелораненых в Москву. Там Андрей быстро встал на ноги, и так как по ранению его увольняли из армии досрочно, он упросил главврача отпустить его пораньше. Ему так хотелось показаться бабушке, тёткам и сёстрам, живущим в Чудово, таким вот «видавшем виды» раненым бойцом. Всё это было давно, ранней весной далёкого 1987 года.
И вот в этот небольшой по вселенским меркам промежуток времени, девять лет, вместилось так много, что одной трети прожитого кому-то хватило бы на всю жизнь. А уместилось сюда: и развал Союза, и образование новых государств, и женитьба, и развод (жена не захотела разделять тяжелую, неустроенную офицерскую жизнь супруга), и позорное полу насильственное выдавливание русскоязычного офицерского состава из армий бывших союзных республик. Переезд в никуда, житие по казармам, каптёркам, съёмным квартирам, три войны: в Таджикистане, Карабахе и на Кавказе, новые ранения и награды… и многое другое, чего не вспомнишь-то сразу. Но неустроенность в быту заменяла любимая работа, а точнее, служба, со всеми её плюсами и минусами, всеми тяготами и лишениями, согласно тексту присяги, которые переносились стойко и мужественно. Отсутствие личной жизни во всех её проявлениях заменялось мимолётными и случайными связями с такими же мимолётными и случайными женщинами. И это тоже принималось как должное, как само собой разумеющееся. Правда, были пару жизненных моментов, когда казалось, всё: влюбился окончательно и бесповоротно, но разъездная, кочевая жизнь не давала времени остановиться, принять решение, и поэтому зарождавшиеся отношения глохли сами собой. Сам себя за глаза Андрей называл Железный солдат, под стать книжному персонажу из любимой книги детства «Волшебник Изумрудного города» Железному дровосеку. Только вот сердце у Андрей было живое, горячее, трепетное и ранимое. Данное обстоятельство он старался скрыть от окружающих, пряча сердце под панцирь безразличия, чтобы люди не приняли этот факт за его слабость и не воспользовались им. Он даже иногда писал стихи, правда, никому при этом их не показывая и не читая.
Всё бы в его жизни было ничего, но вот только одно незавершённое, точнее, невыполненное обязательство сына перед своей матерью грызло его изнутри. Решая проблемы и вопросы своей жизни, Андрей совершенно забывал о своей маме. И когда в очередной раз, позвонив ей, услышал, что мама едет в Россию и вещи уже отправила контейнером, он растерялся. Что он мог предложить ей? Жить вместе в однокомнатной съёмной квартире, где он спал на солдатских матрасах, лежащих на полу, а из мебели была лишь пара солдатских табуреток. Туманные перспективы на получение квартиры. Частые командировки, которые будут изматывать её своим ожиданием. Нищенская зарплата. Но услышав, что мама едет к сестре в Чудово, успокоился. Проблема решилась сама собой. Теперь ему, по прошествии времени, было очень стыдно за тот свой поступок. За то, что не настоял на своём. Что не пошёл к командиру и не потребовал квартиры как участник трёх войн и орденоносец. Что не стукнул кулаком по столу… Но таких, как он, в бригаде спецназа было немало: и женатых, и с детьми, и тоже без крыши над головой… Тогда он постыдился сделать так. И вот это данное обстоятельство не давало ему покоя, саднило не удалённой занозой. Вот поэтому, когда представилось свободное время, Андрей, взяв отпуск, поехал к маме, которая уже как пять месяцев жила в России, за её молчаливым прощением.
