В жизни я не имел «крыши», но от тех, кто имел, слышал в адрес «крыши» добрых слов не меньше, чем ругательств. Дважды я присутствовал на «стрелках», оба раза в сходных обстоятельствах. Сижу себе в кафе, обедаю. Входят крепкие спортивные парни. Очень вежливо (не со мной они пришли разбираться) спрашивают, свободны ли остальные стулья. Забирают эти стулья и садятся, ряд напротив ряда. У меня даже не хватило ума сообразить, что они ведь и стрелять могут начать и лучше бы выйти в соседний зал. Ну, до стрельбы дело не дошло. На второй «стрелке» я даже понял, о чём речь. Группа братков «наехала» на члена другой группы. Члены этой другой группы сам факт «наезда» не осуждали (их член был должен деньги), но интересовались, почему так грубо, при жене, при ребёнке. Вполне цивилизованная «стрелка», между прочим. Это я к тому, что в становлении капитализма в России братки в своё время сыграли даже прогрессивную роль. Именно они установили первые правила игры. Почему не милиция? Да кто ж пойдёт в милицию, когда вся экономика выдавлена в тень? Да и что могла милиция того времени? Однако методы братков цивилизованными назвать никак нельзя. И пока у нас продолжается отстрел банкиров, журналистов и адвокатов, о настоящей демократии можно только мечтать. Арест в январе 2007 года в Петербурге сразу 27 рейдеров можно назвать великим почином, но впереди ещё — долгий путь.
Теперь — о государственных чиновниках. Представим себе двух чиновников в 90-х годах. Один — демократ, белый и пушистый, второй — прагматик (серый и непушистый). Надо осуществить госзакупку. Первый тут же объявляет тендер. Победитель получает аванс и исчезает. Первый объявляет второй тендер. Новый победитель получает аванс и исчезает. Третий тендер объявить не удаётся, поскольку демократа нашего увольняют.
Тем временем прагматик колесит по стране в поисках организации, способной реально выполнить заказ. Тендерные бумажки его не интересуют, он хочет посмотреть на реально работающих людей и убедиться в их квалификации. Разные организации он по своим субъективным критериям относит либо к мошенникам, либо к прожектёрам, либо к потенциальным исполнителям. Этот субъективизм — узкое место. Если потенциальных исполнителей больше одного, они начинают пытаться стимулировать нашего прагматика, пытаясь получить заказ. Иногда это удаётся. Но заказ тем не менее выполняется. И если заказ выполняется, шансы организации получить второй заказ резко растут. Система начинает закрываться от мошенников.
Теперь суммируем. Дело не в том, что нашего демократа уволили. Дело в том, что благодаря ему государство выбросило деньги на ветер, не получив взамен ничего. Прагматик же для государства оказался гораздо полезнее, даже если он получил откат. Норма отката в современной России — 15–20 % (2008–2010 год). Это значит, что на 80–85 % своих денег государство получило реальную продукцию. Это неизмеримо больше нуля. При этом с накладными расходами 20–25 % система работает. Надо ли наполнять лёгкие гневом? Вот в Италии норма отката составляет 3–5 %, а Италия жива. Предвижу вопрос: а откуда ты знаешь про Италию? А оттуда же, откуда и про Россию. В частных разговорах, без фамилий и названий, никто не скрывает ничего. При этом бизнес очень не любит «беспредельщиков», которые выходят за пределы нормы. Вот в 2008 году, в поезде Москва — Петербург имел беседу с бизнесменами, которые уплатили откат 80 % (государство переплатило в 5 раз). Переводя с матерного на русский: «Представляешь, теперь эти сволочи всюду говорят, что мы воспользовались срочностью закупки и выкрутили им руки. А мы и обычной прибыли не получили».
Ну а если мы всё-таки наполним лёгкие гневом, что изменится? А, скорее всего, ничего. Откат 15–20 % техническими средствами не обнаруживается. Всегда требуется доделка серийного оборудования под стандарты заказчика, установка и т. д. Расходы на это оценить нереально. Имеется также большой разброс рыночных цен, связанный с надёжностью поставщика, качеством продукции, наличием бренда (знаменитого имени). Удар, нанесённый в это место, скорее всего, придётся на честных производителей, привыкших поставлять за реальные деньги реальную продукцию. А на их место придут жулики, которые за цену, на 20 % меньшую, поставят продукцию, которой место — на помойке. Лишь постепенно, с увеличением прозрачности русского бизнеса и зарплат чиновников, норма отката будет уменьшаться. А бегать с пистолетом — занятие пустячное. Не обратить ли внимание в первую очередь на «беспредельщиков»? Вот, например, в нефтедобывающих районах Сибири норма отката — 50 % (переплата в 2 раза). Не слишком ли? В некоторых отраслях, таких как жилищное или дорожное строительство, ЖКХ, норма отката тоже зашкаливает (до 80 %). Может быть, именно ими заняться в первую очередь? В 90-е годы 80 % откаты были обыденным явлением, но сегодня с этим мириться уже нельзя. А чиновников, берущих откаты 80 %, ещё много. Не заняться ли ими в первую очередь?
А можем ли мы развиваться с нашей нормой отката? А можем, через это все прошли. 20 % — не то препятствие, которое может остановить развитие (хотя 10 % или 5 % всё же лучше). А до 0 норма упадёт, когда человек, взявший хоть 1 %, вынужден будет это скрывать даже от собственных детей. Это называется «культурное сообщество», но ускорить процесс его образования нельзя. Отличается ли чем-то откат от взятки? Отличается. Взятка — это когда должностному лицу даются деньги за НЕНАДЛЕЖАЩЕЕ исполнение им своих обязанностей, а откат — когда деньги даются за надлежащее исполнение. До Петра I для обозначения отката использовалось слово «кормление». Это было законное, широко распространённое явление. И в русском менталитете отношение к кормлению, как к нормальному явлению, сохранилось. И когда ещё этот менталитет изменится?
Не надо думать, что только у нас всё так плохо. У других свои «скелеты в шкафу». Вот вспоминаю 2000 год, Южная Корея, город Тыджон. У нас контракт с Корейским институтом науки и стандартов. Физико-Технический институт им. Иоффе разрабатывает для них XIEES (рентген-индуцированный электронно-эмиссионный спектрометр), а «Центр Речевых Технологий» с моим участием пишет soft (программное обеспечение) к нему. Вечер, 23 часа, сидим втроём, отдыхаем. Четвёртый, Костя Погребицкий, уже который день ведёт переговоры с одной крупнейшей корейской автомобилестроительной фирмой, которая хочет такой же прибор. Звонок по телефону: «Андрей, одевайся. Я сейчас заеду, и мы поедем в ресторан, где нам будет сделано предложение». Грязно ругаясь, что даже в 23 часа меня не могут оставить в покое, я одеваюсь. Открывается дверь, входит Погребицкий. Я гляжу на его лицо, и ругательства застревают у меня в горле. Мы уже никуда не едем, поскольку предложение уже сделано (зачем им было ждать второго свидетеля?). «Вы передаёте нам чертежи, а Раев передаёт нам исходные тексты программ. За это мы платим каждому из вас по 20 тысяч долларов». Ответ Погребицкого был прекрасен: «Господа, вы меня никогда не видели, и я вас не знаю». «Молодец!» — крикнул я, услышав рассказ. А остальным Косте ещё пришлось объяснять мотивы. А что собственно случилось? Крупнейшая южнокорейская фирма сделала попытку украсть у корейского государства прибор, подкупив людей, на это государство работающих. И ничего, Южная Корея развивается. Несмотря на такие методы, несмотря на коррупционные скандалы. Сами южнокорейцы говорили мне: «Вот когда у вас двух бывших президентов посадят за воровство в тюрьму, мы поговорим о том, кто больше коррумпирован».
